— Чудной какой-то, вылитый свояк будет, — с неудовольствием предрекал дядя, чувствуя, что не вырасти доброму хлебопашцу из этого своенравного ребенка.
Свояк, дядя мальчика по материнской линии, о нем Раде был наслышан немало, жил и учительствовал в небольшом городишке неподалеку от их деревни. Во время мировой войны его угнали в Арад, откуда он уже не вернулся. Перед самым началом войны дядя оставил у своей сестры, матери Раде, два короба с книгами, которые вплоть до восемнадцатого года простояли в старом хлеву, укрытые соломой. Когда война кончилась, хорошо сохранившиеся, лишь слегка попорченные мышами книги перенесли в чулан, пристроенный к задней стене просторного дома Лукичей.
Мальчонка часто вертелся возле этого всегда запертого чулана, пытаясь заглянуть внутрь через маленькое, пробитое под самой крышей оконце. А поскольку при этом он заслонял головой все пространство окна, в чулане становилось еще темнее, и мальчишке приходилось подолгу стоять, выжидая, пока глаза не привыкнут к полумраку. Постепенно он начинал различать ряд бутылок на узкой полке, старые глиняные кринки из-под молока, какой-то инструмент, а в самом дальнем углу — два больших короба, доверху набитых книгами.
Эти книги особенно привлекали мальчугана, разжигали его воображение. Вот уж где должно быть много интересного.
Однажды, приласкавшись к матери, он попросил:
— Мама, пусти меня в чулан поглядеть книги.
Мать вдруг посерьезнела, даже слегка отстранила его от себя.
— Как ты их увидел? Уж не забрался ли в чулан? — С грустью глядя вдаль через открытую дверь дома и не слыша объяснений сына, она задумчиво сказала: — Не тронь ты эти книги. Они одному человеку головы стоили.
— А чьи это книги, мама?
— Твоего дяди, сынок, — коротко ответила мать, поспешно встала и ушла куда-то по делу, будто опасаясь дальнейших расспросов.
Однажды весной, копаясь за изгородью возле старой клейкой бузины, мальчик вдруг увидел другого своего дядю, брата отца, — тот открывал старый чулан. Вобрав голову в плечи, дядя шагнул в низкий дверной проем, недолго пробыл внутри и воротился, держа под мышкой какой-то инструмент. Потом замкнул дверь и положил ключ на широкую балку, служившую опорой для крыши чулана.
Сердце мальчика готово было выскочить наружу, ноги от сильного волнения отказались повиноваться, и он, наперед зная за собой вину, ничего не видя вокруг, залег в низкую траву, опасаясь, как бы его случайно не обнаружили. Дождавшись, когда шаги удалились — вначале за дом, потом еще дальше — и когда наконец от дороги послышался дядин голос, он покинул свое укрытие и, обходя чулан стороной, вернулся в дом. Там мальчик с готовностью взялся перебирать фасоль, лишь бы никто не заметил его смятения. Только когда дядя, погоняя лошадей, под скрип и скрежет старой повозки отъехал от дома, он решился поднять взгляд от кастрюли с фасолью.