Лиса, говорят, в конце концов так обнаглела, что однажды прямо вырвала у малого курицу из рук. Он тянул к себе, она — к себе. Но упорный мальчишка вышел победителем. Взлохмаченный, весь в пыли, с окровавленной птицей в руках, он ликовал, едва переводя дух:
— Ага, что, съела? Не видать тебе нашей курочки!
Эта победа, завоеванная самостоятельно, собственными силами, с малых лет придала Николе смелости, и он стал поглядывать на все вокруг с насмешливым вызовом, будто говоря: «Знаю я вас, так и норовите что-нибудь у меня вырвать».
Ясными вечерами в конце лета мать накидывала старое отцовское пальто, брала с колоды топор и звала мальчугана:
— Ну-ка, Николица-душа, прихвати кожух да пойдем в поле сторожить этого разбойника.
— Какого разбойника, мама?
— Да медведя бессовестного. Опять в кукурузу повадился.
Девочку оставляли спать дома, а паренек отправлялся с матерью в поле, на опушку леса. Там они разводили костер и устраивались сторожить.
— Вот ведь разбойник, без стыда без совести! Словно и он знает, где вдовья худоба, так туда и ломится, — бранила медведя крестьянка. — Не ходит, гадина, туда, где мужчина в доме есть, а все туда ладит, где баба да малые сироты.
— Мама, а я мужчина? — спрашивал малыш, растревоженный красотой летней ночи.
— Мужчина, душа моя, только ты еще маленький да слабый. А вот как ты у меня подрастешь, пусть тогда этот дармоед-медведь сунется в нашу кукурузу…
— Ого, пусть только сунется! — вскакивал на ноги мальчик.
Так, слово за слово, мальчуган засыпал с мыслью о будущей расправе с медведем, а Мария, умолкнув, клевала носом над маленьким веселым костром, который один бодрствовал на пустынном ночном подгорье…
Школьные годы пролетели незаметно и стремительно, будто во сне привиделись. Не успел я опомниться, а уж под моим окном в тоскливой ночи шумит река Уна и мерцает огнями многолюдный Бихач. Я теперь гимназист.
Где ты, родимый край, куда девался ты, Никола Бурсач, мой защитник?
Многих тайных слез стоила мне разлука с родными местами (кто его знает, примирился ли я с ней по-настоящему?). Десять — двенадцать лет спустя, перед самой войной меня остановил на базаре в Крупе здоровенный детина и с упреком покачал головой:
— Ага, вот ты как, удрал от меня, скрылся? А кто тебя защищал столько лет без меня?
В тот же миг я узнал Николу Бурсача, давнего моего покровителя. Он стоял предо мной такой знакомый, суровый и милый, как трудная жизнь моего родного края.
— Как, по-твоему, Бая, что это такое готовится? — доверительно пригнулся он ко мне. — Вроде этот гад и к нам норовит вломиться, а?