— Выжили-таки, а? — радовались старые друзья, тыча друг друга под ребра и хлопая по спинам. Теперь, под весенним солнцем, в зелени кустов, они во всем видели знамение своего воскресения и полной победы над невзгодами зимы. Они ожили и расцвели, счастливые, ободренные внезапной встречей, и каждый думал про себя: «Вот сколько нас! Ничего, мы еще повоюем, будет и на нашей улице праздник!»
Николетина ворочался в бурливом и шумном сборище, как медведь, упоенный движением и собственной силой. Оглушенный гомоном, точно хмельной, он бродил в толпе и вдруг, остановившись как вкопанный и выпучив глаза, закричал:
— Да ты ли это, Танасие, сукин сын?
— Кто же, как не я! — весело ответил длинный загорелый парень. — А ты, Ниджо, как живешь-можешь?
Он двинулся навстречу и уже протянул было руку, но Николетина решительно остановил его:
— Стой, стой, погоди! Ты разве не погиб зимой?
— Как так погиб? Нет, брат.
— Врешь, подлец, как это нет?
— Да нет же! Вот ей-богу!
— А ну, не ври, гад двужильный! — взъерепенился Николетина. — Будто я самолично не видел, как ты упал, когда мы шли на прорыв!
— Э, браток! — присвистнул Танасие. — Ты ошибся тогда. Меня только миной оглушило.
— Быть того не может! Я же сам тебя за плечо тряс и звал, а ты — ни словечка и бровью не повел. Ну мертвый и есть мертвый.
— А как же иначе, коли меня так по башке трахнуло, что я и мины не слыхал.
— Смотри, брат! — удивлялся Николетина. — А я-то думаю: отвоевался мой Танасие. Эх, Тане мой, Тане! Стал я около тебя честь честью на колени и снял револьвер, чтоб неприятелю не достался. Самого тут чуть живьем не сцапали.
— Слава богу, а то я боялся, что это противник снял. Решили, думаю, что мертвый, вот и разоружили.
— Нет, брат, это был лично я, — заверил Ниджо. — Выбрался я кое-как из этой свалки и догнал роту. Иду в колонне, гляжу на твой револьвер, и слезы у меня в три ручья. Жалко хорошего товарища.
— Э, врешь ты небось! — прервал его Танасие, а у самого лицо от волнения скривилось, как от кислого яблока.
— Вот-те крест святой — горючими слезами обливался! Счастье еще, что темно было и эти мои дьяволы ничего не заметили.
— Ха-ха, а я-то жив!
— Ну да. Кто бы мог подумать, что ты такой мошенник и так меня надуешь!
— Так откуда же я знал, что ты плакать будешь? — начал оправдываться Танасие. — Кто это станет убиваться по непутевому Танасие Булю из Стрмоноги?
— Ох, и вредный же ты! — озлился Николетина, садясь рядом с ним в тени орешника. — Что же ты думаешь, я тебе и вправду такой плохой товарищ? Вот теперь мне и в самом деле жалко, что я тогда слезу пустил.