А Леопольдина между тем проскользнула в маленький амфитеатр, где проходили репетиции, — старую аудиторию с лакированными стенными панелями, украшенными репродукциями, напоминающими наскальную живопись: мамонты, лоси и охотники, вооруженные копьями, были тщательно изображены в живой веренице. Она приблизилась к поющим на цыпочках: полы здесь имели отвратительную привычку скрипеть. Потом она достала из сумки партитуру и присоединилась к небольшой группке певцов, служащих «Мюзеума». Один из поющих кивком пригласил ее встать рядом с ним. Леопольдина в ответ улыбнулась ему. Поистине Иоганн Кирхер — галантный мужчина. Пальцем он указал ей нужное место в партитуре, и она выждала колу, чтобы тоже вступить в пение «Магнификата» Иоганна Себастьяна Баха. Постепенно напряжение, скопившееся за день, улетучилось, и, устремив глаза на руки профессора Ларше, которые отбивали такт, Леопольдина вся предалась изяществу и богатству музыки. Она чувствовала себя унесенной почти божественной волной нежности и красоты. Мелодичные партии басов, сопрано и теноров переплетались друг с другом, перекликались в каком-то чудесном построении, образце спокойствия и простоты. «Et exsulaviv spiritus meus in Deo Salutari meo…».[14] Рядом с ней чистый уверенный голос Иоганна Кирхера буквально околдовывал ее. В душе она поздравила себя со своей неожиданной страстью к хоровому пению. Наконец-то сегодня вечером она заговорит с Иоганном Кирхером.
Если не существует никакого математического определения творческой гениальности, то резонно можно подумать, что музыка Иоганна Себастьяна Баха представляет собою наибольшее приближение к этому, хотя никакие категоричные доказательства до сих пор не были высказаны. Рассуждая так же, нам совершенно невозможно с точностью описать проход Питера Осмонда через галерею палеонтологии. Мы можем только предположить, что поблуждал он основательно.
Простое посещение этого места днем достаточно, чтобы сориентироваться в его лабиринтах и тогда, когда оно погружается в полумрак. Как он сам рассказал, Питер Осмонд вошел через оставленную открытой дверь. Он вышел непосредственно на первый этаж музея и оказался нос к носу с чудовищем: череп кита, заключил он, немного освоившись в темноте. Пустые глазницы и широко раскрытая пасть кита на конце колоссального скелета с изогнутыми ребрами и позвоночником, казалось, пялились на него с иронией.
Осмонд двигался на звуки пения. Его повсюду встречали черепа животных с мертвыми глазницами. Теперь уже гроза разыгралась вовсю и каким-то ужасным образом оживила застывшие скелеты. Американец шел через весь музей, как палеонтолог среди гигантских скелетов незнакомых животных. В сосуде с формалином, растянувшись во всю длину, чудовищный котенок буравил его единственным глазом, находившимся на середине лба, а два утробных плода телят, сросшиеся черепами, тащили друг друга в смертельном танце. Чуть дальше препарированная обезьяна демонстрировала свои внутренности, и несколько пористых частей ее мозга были выставлены на обозрение.