— И вы расстроились до слез?
— Это-то? — Иван Дмитриевич промокнул глаза платочком. — Это я от смеха. Уморительный малый… Ну а что рассказал ваш болгарин? Боев, кажется?
— Кое-что рассказал, — садясь в кресло, важно ответил Певцов. — По долгу службы вам, полагаю, известна деятельность «Славянского комитета»…
— Разве в его деятельности есть что-то предосудительное? Насколько я знаю, эта организация создана по инициативе властей и находится под высочайшим покровительством.
— Вы преувеличиваете. В высших сферах отношение к ней двоякое, но в данном случае это не важно. Дело вот в чем. Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий на территорию Австро-Венгрии, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по назначению.
— Зачем он это сделал?
— Надеялся таким способом завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению. Хотек его затею не одобрил, но втайне от него князь все-таки принял деньги и выдал расписку. Тогда-то на горизонте и появился Боев. Ему, оказывается, удалось добиться, чтобы часть собранных пожертвований передали на нужды землячества болгарских студентов в России. Третьего дня Боев приходил сюда за деньгами, но фон Аренсберг согласился выдать ему оговоренную сумму не раньше, чем «Славянский комитет» по-новому оформит все финансовые документы. Следующее их свидание назначено на сегодня, на девять часов утра, но Боев на него не пришел.
— Почему?
— Сам он говорит, что прибежал с опозданием, когда в дом никого не впускали. Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и, соответственно, проспал.
— А что нашли при обыске?
— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.
— Вы осмотрели ему руки до локтей?
— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.
— И отпустили?
— Напротив. Посадил на гауптвахту.
— Помилуйте! На каком основании?
Певцов улыбнулся.
— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.
— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.