Коннор Дрейк привык к трудностям. Казалось, ему пришлось столкнуться с ними уже в день своего рождения. Его мать умерла во время тяжелых родов, а сам мальчик родился на месяц раньше срока, и повивальная бабка считала, что он тоже не долго протянет. Забота о Конноре, пренебрегаемом убитым горем отцом, который винил младенца в том, что тот убил его жену, легла на плечи кормилиц и нянь. Слабый, болезненный мальчик был постоянным объектом для насмешек своего старшего брата, отец презирал его, и, в конечном счете, отверг. Так что не было ничего удивительного в том, что в возрасте семнадцати лет юноша сбежал из дома, где он был так несчастен.
Никто не был удивлен сильнее, чем сам Коннор, когда его просьба о том, чтобы его взяли юнгой на корабль, была принята всерьез дружелюбным капитаном судна, который уловил проблеск несгибаемой воли в серебристо-голубых глазах парнишки, волю, противоречащую его худеньким плечикам и молочно-белой коже.
Генри Диксон часто хвастался, что ни разу не пожалел о своем решении нанять Коннора Дрейка к себе на службу, особенно после первого лета, которое тот провел в море, когда он вырос на шесть дюймов и заработал твердыми мускулами множество фунтов. Молочно-белая кожа покрылась золотистым загаром и загрубела, а худые некогда плечи налились силой. Когда три года спустя Дрейк вернулся в Даринг Парк на похороны своего отца, никто не узнал высокого, ладно сложенного мужчину, который стоял позади часовни, излучая силу, энергию и здоровье. Для всех было шоком, когда они узнали, что он тот самый болезненный младший сын, которого все либо жалели, либо презирали.
Но вместо того, чтобы остаться в имении, как робко предложил его брат Ричард, которого он теперь превышал в размерах, Коннор вернулся в море и провел там еще десять лет. Он пропустил похороны своего брата — с этим ничего не поделаешь. Его смерть была так неожиданна, что не было времени его предупредить, как это было с отцом. Как бы то ни было, теперь Дрейк вернулся, и для того, что предполагалось быть счастливым событием… на сей раз для свадьбы, а не похорон.
Но тогда почему он мечтает только о том, чтобы оказаться где-нибудь еще — где угодно — только не здесь? Почему он смотрит на зеленые поля своей усадьбы и жаждет, чтобы эта была не трава, чуть колышущаяся от ветра, а волны Карибского моря? Почему он не может перестать сожалеть о том, что сейчас он стоит на паркетном полу в богато меблированной столовой, а не на верхней палубе стремительно набирающего скорость корабля?
Да, он в столовой, которая сейчас принадлежит ему, и в которой он выслушал так много лекций о своей неполноценности от своего заносчивого — и ныне покойного — старшего брата.