Знал Седой, что почем и что по скольку. Всю жизнь по колониям да тюрьмам. Эх, Седой, Седой. Загибаешься ты сейчас на больничной койке под серым зэковским одеялом. Инфаркт у тебя. И вряд ли встанешь. Так и сдохнешь за решеткой. А я ушел. По твоему плану ушел. Тебе он все равно ни к чему. А мне жить. Пожить мне еще охота. Ведь и не жил толком. Детдом, колония, тюрьма...»
— Здесь свободно?
— Садитесь.
Солдат курил сигарету, смотрел в окно, рассматривая отражение лысой головы соседа в вагонном стекле. Дрожали в тонком стакане кровавые степные тюльпаны.
Лысый отложил меню, поднял голову. Солдат взял еще один стакан, налил доверху пива, поставил перед соседом.
— Пейте, — сказал парень. — Пока еще официант раскачается...
— Спасибо, — сказал лысый. — Издалека едешь?
— Чего?
— Едешь издалека? — переспросил лысый.
— Издалека.
— Отслужил?
— Ага.
— Рано что-то. Приказа о демобилизации еще не было.
Солдат курил, молчал. Потом тихо сказал.
— Мать очень больна. Комполка — человек. Досрочно отпустил.
Сосед сочувственно покачал лысой головой.
«Вопросы. Все им надо знать. Кто, откуда, зачем. В душу хотят заглянуть».
Солдат неловко повернулся, опрокинул стакан. Желтое пятно поплыло по скатерти.
«Спокойно, Костя, — сказал он себе. — Не психуй. Ничего у них не выйдет. Мотал ты их всех, пока живешь один... Доедешь до Москвы. Первое, конечно, прибарахлиться. Потом в Химки к Вале. Хата чистая. Для нее я так и остался строителем из почтового ящика. В столице, само собой, никаких дел, никаких старых корешей. Дело надо сделать где-нибудь подальше. В Туле или Брянске. И сделать без свидетелей. Если будут, кончить. Ты теперь ученый. Хорошо бы взять сберкассу. И вся любовь. А там пусть ищут...»
— Ченгельды скоро, — неожиданно сказал лысый.
— Ага, Ченгельды, — сказал солдат.
Больше они не разговаривали.
* * *
Рыскулбек сидел на жестком эмпеэсовском диване и перематывал портянку. Перемотал, сунул ногу в сапог, встал, прошелся. Правый сапог все равно жал. Он опять пожалел, что не успел утром забежать к сапожнику и взять ботинки из починки. Сальменов посмотрел на часы: без четверти десять. Еще восемь часов дежурить. Много в таких сапогах не натопаешь. Сержант поправил фуражку, вышел из зала ожидания на перрон. Пассажиров было немного. Незнакомая женщина с узлами и двумя детьми, механик, который едет за запчастями в Чимкент, да однорукий старик Терентьев. Старик, нахохлившись, сидел на деревянном расписном чемодане с висячим замком.
— Здравствуйте, деда, — сказал Рыскулбек.
— Здорово, сержант. Куревом не богат?
— Богат.