Теперь он вновь прикрепляет ее к фуражке, на этот раз форменной, милицейской.
Когда Владимир был уже в дверях, Иван Захарович, ни к кому не обращаясь, заметил:
— Ох, хлопчики вы мои, много нам еще придется пролить крови, и вражеской и своей. Но какие бы трудности ни пришлось преодолеть, все равно настанет час и здесь, на берегу океана, у флага Советов будет стоять милиционер с красной пятиконечной звездой на фуражке. Будет!..
Когда Владимир поднялся на крышу и стал во весь рост у флага республики, время перестало для него существовать. Если раньше вся его сознательная жизнь протекала в годах, месяцах, а бывало что и в секундах (как сегодня, когда он бежал по улице, лез на балкон, стрелял, метал гранаты), то теперь время как бы застыло. Он впервые всем сердцем ощутил величие революции, поставившей его на этот пост не на день, не на год. На века.
Находясь в осажденном здании, он, разумеется, не мог видеть того, что происходило в это время на улицах города. И если бы ему сказали, что Полтавская, 3, стала за какие-то несколько часов магнитом, притянувшим к себе огромные людские массы, он бы не поверил.
Теперь же все это встало перед его глазами. Склоны сопок, круто спускавшихся к бухте Золотой Рог, были густо усеяны людьми. По крикам, движениям рук, выражающим приветствия, Владимир сразу же догадался, что это были рабочие, весь тот многочисленный трудовой люд города, который явился сюда, чтобы если и не помочь, то во всяком, случае подбодрить тех, кто ведет сейчас неравный бой с поднявшей голову контрреволюцией. А по улице Светланской, что протянулась почти у самого берега, выстроились колонны каппелевских отрядов и японские подразделения. На рейде дымили корабли интервентов, оттуда доносились крики. Это был другой мир. Мир эксплуататоров, мир преступников. Два этих мира стояли один против другого, готовые схватиться в смертельном бою. А он, Владимир Галицкий, находился в самом центре назревавшей бури.
На соседних крышах суетились иностранные журналисты с фотоаппаратами. Они целились в часового у флага объективами камер. Но, видимо, целились не только они. Владимир услыхал хлопок винтовочного выстрела, за ним другой, третий. Пули вгрызались в железо крыши у самых его ног. Он знал, что является отличной мишенью, но страха смерти не ощущал. Стоял под трепещущим на ветру флагом по стойке «смирно», высоко вскинув голову...
Неся свою необычную вахту, Владимир не мот знать, что происходило в это время внутри здания.
Японцы сперва не хотели принимать условия осажденных. Тогда Каунов заявил, что дальше вести переговоры не имеет смысла, отряд будет сражаться до последнего патрона. В конце концов парламентеры вынуждены были согласиться на все требования милиционеров. Ведь каждая минута сопротивления горстки осажденных привлекала к ним симпатии тысяч людей, вот-вот мог произойти взрыв народного возмущения. Этого оккупанты допустить не могли. Каппелевский полковник, участвовавший в переговорах, решительно возражал против уступок, требовал от японцев большей жесткости, настаивал, чтобы оккупанты отошли в сторону и дали белогвардейцам прикончить этих упрямых большевиков.