Смотри-ка, не боится топтун и в лес идти за простофилей, который на проверку может оказаться ни кем иным, как самим господином Серым Волком.
Свернув за поворот тропинки, показавшийся удобным, Чебриков остановился и стал спокойно поджидать своего преследователя, ломившегося наугад. В своей темной одежде он был почти неразличим для глаза в ранних по-зимнему сумерках, усугубленных тенью от высоченных сосен и густого кустарника, обильно разросшегося вокруг.
Лжеэлектрик, мучимый из-за быстрой ходьбы одышкой, вылетел из-за поворота всего в каких-то двух метрах от затаившегося ротмистра и по инерции налетел мягким животом прямо на ствол «вальтера» с навернутым из предосторожности глушителем.
— Ой!..
Петр Андреевич, не выпуская из левой руки пакет с покупками, легонько надавил топтуну стволом пистолета под ложечку.
— Добрый вечер, господин хороший. Ручки бы подняли для начала.
* * *
«Чертов Жорка. Где его, собаку, носит? Нет, не собаку — собаки в большинстве своем домоседки — кота мартовского!»
Объехав весь город и посетив почти все места, где мог по делам амурным или иного характера оказаться Конькевич, ругательствами и обидными эпитетами, сыпавшимися на голову приятеля словно из рога изобилия, Николай пытался заглушить в душе все более усиливающуюся тревогу и какое-то нехорошее предчувствие.
«Дурак я, дурак! — в сотый раз корил себя капитан. — Видел же вчера, как эти два оболтуса перемигивались — старый и... не очень старый! Конечно, решили, идиоты, самостоятельно разобраться с этим самым человеком с полтинником, Шерлоки Холмсы доморощенные, сыщики хреновы!»
Распаленное воображение угодливо рисовало голого синего Жорку, распластанного на цинковом столе морга под мертвенным светом мощных ламп, то с перерезанным горлом, то вообще с напрочь отхваченной башкой, иногда в компании со старым Колосковым, правда пристойно одетым, так как в бане с ним мыться Александрову, слава богу, не доводилось, не говоря уже о... и обнаженным он представлял его плоховато. Убиенный Конькевич время от времени поворачивал к Николаю лицо с трагически опущенными уголками губ и горестно вопрошал: «Какого же ты хрена так лажанулся, Николай?..»
Последняя подобная картинка капитану привиделась, когда он, завершая огромную петлю по темному городу, вновь приближался к Жоркиному дому, откуда несколько часов назад и начался его вечерний марафон.
Остановившись у подъезда, он долго не мог заставить себя поднять глаза, чтобы не наткнуться на мертвые провалы знакомых окон, но наконец отважился...
Оба окна — кухонное и в комнате — светились веселым электрическим сиянием! Дома, зараза! И главное — живой!