Р. Г.), все, происходящее в собственной душе и голове, казалось чем-то принципиально особенным. <…> Я обнаружила, что почитаемый мною гордый аристократ Бердяев, как и любой другой мыслитель, не был свободен от сильных влияний со стороны других...» И она ставит на работах Бердяева «печать вторичности».
Что ж, русский мыслитель и не такое претерпевал за свою жизнь.
Однако «прошло время», и в душе исповедующегося автора какое-то равновесие между Бердяевым и «другими» установилось. По-видимому, наступило осознание, что огорчившие Волкогонову «заимствования» (а в философии это и есть филиация идей, без которой нет культурной преемственности) — дело обыденное; и «в спокойном состоянии ума» она почувствовала себя готовой взяться за жизнеописание философа, руководствуясь при этом не слишком убедительным принципом: «Основные события жизни Николая Александровича проходили внутри его головы, а не снаружи». Правда, иногда в этот период более благосклонного отношения к Бердяеву О. Волкогоновой привлекается такое суждение о нем известного философа Мераба Мамардашвили: «…за спиной Бердяева нет устойчивой традиции осуществленных, доведенных до конца и выполненных актов мысли (попросту говоря, он не всегда додумывал до конца свою мысль. —Р. Г.), а личной интуиции и гениальности (вот как! —Р. Г.) у него <...> не хватило на то, чтобы самому этоосуществить(т. е. опять же, додумать до конца?! Курсив мой. —Р. Г.) без предшествующей традиции». Как видим, автор книги об одном из замечательных людей, апеллируя к подобным снисходительным оценкам, так и не избавилась от собственной, по ее же слову, «высокомерности» по отношению к избранному мыслителю.
Жанр представленного жизнеописания несколько загадочен: по стилю — это скорее дипломная работа, в которой попадаются реляции типа: «Николая Александровича нельзя понять, не имея представления о его взглядах и убеждениях», — или: «Мемуары не всегда являются надежным источником». Но с другой стороны, дипломный жанр требует библиографической предыстории или экспозиции, чего в данной работе нет, ибо их не предписывают правила серии «ЖЗЛ», на просторах которой всякий сочинитель может отправляться в путешествие в качестве первооткрывателя. Здесь не так уж важно то, что за бурные прошедшие годы собралась огромная биобиблиография работ по Бердяеву, этому самому популярному русскому мыслителю на Западе и самому незабываемому в отечестве — будь то эпоха советской власти, для которой он был особенно ненавидимым идеологическим врагом[11], или постсоветской России, когда он стал едва ли не самым востребованным проповедником свободы. (Так что вряд ли можно согласиться с мнением обозревателя жизни Бердяева, что он преувеличивал свое значение.)