ошибок не длинней, чем слово “меч”.
А дальше? Сон, забвение, табу…
Но между житьпростори умереть,
как выбор между мною и тобой, —
для нас обоих — я хотел иметь.
На смерть деревьев
— У меня смола проступила на ванной полочке...
— Тридцать лет пользовался этим стулом…
— Повалило тополь и зашибло человека…
Из разговоров людей
Забавы вроде шашек, карт и музыкальных труб
оставим лучшим временам:
нас больше нет.
То есть мы есть. Но здесь мы — труп.
Древесный сок, небесный снег
посвящены не нам, не нам.
Теперь
верните нас домой. Верните всех домой.
Ну вот, все дома. И никто не жив, не лжив.
Камоэнс, Рильке, Фрост, мы к вам.
Тамом.[1]
Шекспир, мы к вам! Блейк, Пушкин, Беранже.
Мы к вам.
Вы знали, знаете, чем ветка нам не ветвь:
та голая, а эта — никогда.
Что корень — это ночь, а кожа — это свет.
Вы лучшие фотографы земли.
Вы нас произнесли.
Мы общая среда.
Мы — это вы, в конце концов…
Не нет, а да!
…Что нам вершина не верхушка, атакое,
где мысль кончается.
Лишь красота, как колокол,
сама собой
качается.
Мы — время, вы — часы, мы рады вам служить
богами, космосом,
пустыней, гумусом,
Арденнским лесом и
Бирнамским лесом и —
уроком той (теперешней) зимы,
вот этой тьмы,
когда друг друга нам не пережить,
когда всё глохнет…
Не да, а нет.
Мы — ваша Тайна
(и, возможно, только мы).
Ничего не меняется
Когда-то очень давно,
Чтоб вышли наконец слова мои
Из-под убийственной опеки прошлого,
Я положил в карман бритвенный станок.
Сегодня
По дороге к тебе
Я зашел в тир.
Но и этого мало —
Быть безукоризненно точным;
Не быть разрушительно нежным.
Чтение
С. Б.
Смерть не осмертит, гроб не сгробит, труп не
притрупит даже малой теплотцы.
Как локти полируются и ступни —
нам дарят репетицию отцы.
Умершие нас за руку выводят
на старую веранду, и само
собой — а тоонивыводят? —
поверх предметов пишется письмо.
Чтоб вместе: в летнем воздухе просохший,
на резкость наведенный — до звезды —
текст разбирать — до каждой мелкой сошки, —
себя которым сообщаешь Ты.
Барри Линдон
Безусловно, это поучительнейшая
из всех загадок, из всех историй
о человеке:
она не загадывает нам: “любил — не любил”,
но вопрошает: “хотел — не хотел”.
Была ли хоть в одном его поступке Воля;
и если была, то чья.
Он мечтал возвыситься,
ему не нужно было для этого уничижаться.
Он не мечтал попусту,
ибо знал: все, чему должно, скоро случится.
И все-таки:
мужество или корысть?..
благородство или смирение?..
…Возможно,самое интересноеначалось потом,
когда уже ничего не происходило в судьбе —
только в обожженном сознании.