Не на промышленное и сельскохозяйственное освоение Кара-Кумов с целью превратить их в цветущий оазис – хотя и это было для него очень важно и он написал о будущем Туркмении в ненапечатанном при его жизни полемическом очерке «Горячая Арктика», а в планах осталась еще «повесть, посвященная проблеме механизации хошара», да и личные записи говорят об интересе к этой теме («Все выходы, все пути направлены, чтобы вырвать Туркмению из ее сухой нищеты»), - но как художник он отозвался раньше всего и глубже всего на человеческую боль. Душа его была так устроена, что где бы он ни находился и о чем бы ни писал, все равно сильнее всего чувствовал, где болит. Сколь ни обвиняли впоследствии Платонова за то, что он «упивается страданиями», что «беспомощность обладает для него огромной притягательной силой», что «он неутомимо и изощренно вызывает в своем воображении самые мрачные картины, самые жалостливые положения… сгущает краски, преувеличивает, чтобы вызвать в читателе единственное из известных писателю наслаждений – чувствожалости», - все это следствие сердечной недостаточности советской критики. К Платонову в полной мере применимо то известное герценовское речение «мы не врачи, мы боль», которое можно считать символом веры русской словесности. В Туркмении боль оказалась связанной с женской судьбой, потому что, как отмечал Платонов, «женщина в Туркмении лишь символическое место социально-хозяйственных страстей, а не сама по себе драгоценность… уважение туркмена к женщине чисто экономическое… Многоженство, это батрачество, т. к. женщина есть главный рабочий».
Автор тех строк не был ни плакальщиком, ни жалобщиком женской доли. В своем сострадании Платонов никогда не измельчался до сентиментальности (недаром он написал об одном из своих киносценариев, и этот принцип относится ко многим его вещам: «Картину надо ставить в сухой, жесткой, экономной манере, без всякой сантиментальности»), оставаясь по-своему грубым и жестким, ибо только так можно было вынести и донести до людей сердечную и телесную муку свою и своих героев.
Две записи соседствуют в «Записных книжках» 1934 года.
«Что за гнусь появилась на земле? Откуда? Что это за жара и болото, - боже мой, дай моему сердцу силу. Уйду я, уйду отсюда, но куда – ведь некуда! Значит в землю – к матери, брату и сестре…»
«Джумаль нелюбимая, нелюбящая…
Ее ебут с младенчества и беспрерывно, душу отшибли уже и сердце взбили к горлу, к печальному, опустевшему уму».
Именно эта женщина, в рассказе автор дал ей имя - Заррин-Тадж, стала героиней рассказа «Такыр», написанного вскоре по возвращении в Москву и представленного в качестве своеобразного отчета о командировке.