Последовал скорый призыв. В мечтах он был отличник
боевой подготовки с полоскою вдоль погон,
т. е. — старшина. Или, может быть, пограничник,
ходил с овчаркой по пляжу, ловил таких же, как он.
А пока он пил ежедневно. И доказывал Гане,
что после бутылки горилки может ходить по прямой.
Зимой начались события. И он оказался в Афгане.
И, как вы уже догадались, никогда не вернулся домой.
* *
*
И сказал Каин Авелю: “Авель, пойдем в поле!
Авель, пойдем в поле, оглох ты, что ли?”
Хлопнет дверь, скрипнет калитка. В щели прикрытых ставен
смотрят те, кто любит тебя, а меня ни во что не ставит.
Пойдем в поле. Авель, слышишь? Пойдем в поле!
По бревну, над ручьем, текущим по дну оврага,
вверх по скату, по тропке, не замедляя шага,
по пологим, заросшим терновником склонам,
по холмам, на которые серебристо-зеленым
облаком роща легла, вцепившись корнями
в глинозем, по плоской вершине, где большими камнями
очерчен контур святилища, над которым внятно
Голос звучал: “Каин! Бери свою жертву обратно!”
Идем, торопись, уже недолго осталось,
скоро начнется ливень, чтоб кровь быстрее впиталась
вместе с проклятьем земле, что кровь твою примет.
Хорошо, что погибель твою никто у меня не отнимет.
Пойдем в поле, Авель, слышишь? Пойдем в поле!
* *
*
Как бы то ни было, мы остались и продолжали пить
в подвале “У Зоси”, где негде шагу ступить,
где бетонная лесенка коротка, но крута,
мочиться выходят рядом под чугунные ворота.
Литая виньетка — “тысяча восемьсот девяносто пять” —
покрашена рыжей краской с потеками. Не поднять
груз прошедшего. Лучше смотреть, как сгущается сизый чад,
как забавно окурки “Примы” из пепельницы торчат.
Там был этот Шурик из Бельц, который сидел на полу,
взяли под руки, вывели, прислонили к стволу
ближайшей старой акации и вернулись к столу.
И Шурик остался один. И больше никто никогда
его не встречал. Ему не звонили. Стыда
никто не испытывал. Разве что в день Суда
о нем напомнят компании. Во успении вечный покой.
Очередной подсудимый переносицу трет рукой,
слышит “Шурик из Бельц” и думает — кто такой?
И ангел с мечом говорит: “А ты угадай!”
Переулочек в честь поэта, написавшего: “Дай,
Мария!” Владимир страдал, а ты — не страдай.
Потому что тебя поведут к себе и дадут,
и ты возьмешь, как умеешь, и останешься тут
еще на неделю, отравленный сексом, вином,
колбасным сыром, под вечер выходя в гастроном.
Боль в дурной голове щелкает, как метроном.
А потом грай ворон из привокзальных крон.
Ты лыка не вяжешь. Тебя привели на перрон
с визой и чемоданами. Иерусалим. Хеврон.
Но этот Шурик из Бельц — куда подевался он?