Со временем все наладилось. Лидия Ивановна научилась делать то, что было нужно, и не делать лишнего в довольно, надо сказать, сложном уходе за зверем, и все шло прекрасно, пока она не вышла на пенсию. Тогда-то денег стало не хватать не только на барса, но и на ее собственный стол, и Лидия Ивановна, всю жизнь проработавшая преподавательницей русского в педагогическом институте и имевшая кое-какую гордость, как и вообще все почти учителя и преподаватели, молчала об этом с дочкой и со всеми и давала уроки каким-то американцам, приезжавшим делать темный бизнес, которым нужен был язык, но которые то ходили, то не ходили к ней, а то требовали ее к себе в гостиницу и, в общем, приносили больше хлопот и расстройства, чем дохода. Это, кстати, и было одной из причин, как мы потом восстановили с Софьей, душевного расстройства Лидии Ивановны — она ясно увидела, что она теперь никто, что есть не на что и заработать никак без унижения нельзя. Софья призналась мне, что эти уроки были еще не самым плохим. Как-то раз она видела мать на канале Грибоедова торгующей какими-то носками, которые она сама же и вязала. Софья, однако, заметив ее первой, свернула в сторону, чтобы не попасться ей на глаза, и ничего ей об этом не говорила, как будто и не видела ее вовсе. На все попытки предложить ей деньги Лидия Ивановна продолжала отвечать строгим отказом, что с ее стороны было, конечно же, большой ошибкой. Эту ошибку часто делают люди с гордостью, а гордость как раз у нее была: она не желала показать, как ей трудно, решила вытянуть сама, а силы ведь были уже не те. Результат долго себя ждать не заставил, но пока — пустая кухня и голодное рычанье из запертой комнаты.
Надо все-таки сказать, что упрямство таких людей, как Лидия Ивановна, не бесконечно, в том числе и упрямство, с которым они носят все в себе. Перед смертью она многое рассказала Софье, как бы исповедуясь перед ней, и в том числе описала в подробностях, как кормила в последнее время зверя. Не ел он по неделе и на первый и второй день голода метался по клетке и драл когтями бревно. На третий и четвертый день метанья утихали, и зверь больше не рычал. За дверью стояла тишина, барс лежал без движенья и только в конце недели начинал выть. Этого воя Лидия Ивановна стерпеть не могла, и, как она сама сказала, он заставлял ее идти на крайности. Под крайностями она, видимо, подразумевала стояние на канале с носками. Заработав денег, Лидия Ивановна шла в мясной и покупала прежде всего еду для барса, так как, по ее собственным словам, сама голода не чувствовала и думала только о том, как накормить зверя. Обычно барс впускал ее в комнату, и Лидия Ивановна даже гладила его за ушами, но тут, после недельной голодовки, входить она не решалась и, открыв дверь, первым делом бросала перед собой мясо. Зверь накидывался и жрал громко и быстро, и Лидии Ивановне становилось, как она говорила, легко от мысли о том, что зверь накормлен и что ближайшие пару дней она свободна. Именно свободна. Она призналась, что кормление зверя стало для нее навязчивой идеей, что она скорее сама готова была голодать, чем не накормить его и что метания по комнате, преследовавшие ее ночью и днем, сделались для нее кошмаром, который гнал ее иногда на улицу, но, однако же, она возвращалась вскоре, зная, что зверь все так же ходит кругами по комнате и все так же ждет еды. Но хуже всего был вой, обычно начинавшийся под утро. От него все внутри переворачивало, и он долго еще стоял в ушах, как будто бы повторяясь уже в самой Лидии Ивановне, а не в запертой комнате и не давая ей покоя нигде, куда бы она ни пошла.