Хармс.В мастерской у Ватагина у стены на табурете сидит Даниил Хармс. Закинул ногу на ногу и задумался. Одет с претензией: клетчатый костюмчик — пуловер и короткие бриджи, черные чулки до колен, неновые башмаки на шнурках, один уперся в облупленный дощатый пол мастерской. В вырезе пуловера — белоснежная рубашка с черным галстуком — аккуратно спрятанные бедность и благородство и невеселая жизнь. Большая нескладная бледная голова с большим лбом (“архивный юноша”), и уши торчат, бледные губы, маленькие голубые глаза. Он сделан Ватагиным из дерева, в натуральную величину, и раскрашен маслом.
Мне сразу стало стыдно за то, что я никогда не любила Хармса, от одного его Ивана Ивановича Самовара или падающих старух меня, как пыльной периной, накрывало душной и вязкой скукой. С готовностью и надеждой исправиться взяла у Николая Ватагина воспоминания о Хармсе Алисы Порет с предисловием Владимира Глоцера. Но что-то опять не получилось. Их юмор, игры, проделки не веселили и не радовали, все казались натужными…
Зато одинокий, деревянный, совсем не веселый Хармс был еще как интересен. Его глубокая задумчивость озадачивала, молчание задевало…
“Люблю молчунов, — говорит Мюллер о Штирлице, — у них есть чему поучиться”.
Малевич.На большой юбилейной выставке МОСХа (Московского союза художников) в еще не сгоревшем тогда Манеже (накануне вернисажа как раз по соседству консерватория горела) Николай Ватагин выставил лишь один холст — большой портрет Малевича. Работа эта несколько напоминает государственный флаг Японии — в просторном белом квадрате вместо красного шара восходящего солнца — ярко-красная, как стоп-кран, голова диаметром до полуметра. Желтые глаза без контура будто прорезаны бритвой в кумаче, и взгляд их в тебя так и ввинчивается, нос — болванка из раскаленного докрасна металла с характерным же металлическим блеском, шайбы ноздрей. Черные почти длинные волосы на прямой пробор. Похож на мужика Заболоцкого — “нехороший, но красивый, это кто глядит на нас? То мужик неторопливый сквозь очки уставил глаз”. Вот уж действительно уставил, хотя очков нет и одет по-городскому: в холст влезли солидно-пиджачные плечи в полоску. О подбородке надо сказать отдельно, не знаю почему. Потому что отдельно “мыслит” малевичевский подбородок сам Ватагин: того же красного цвета крендель, мясистый и чувственный, “прилеплен” на положенное ему место и тревожит ошарашенного зрителя. Цвет — красное, белое и черное — все звонкое и плоское, как на дорожном знаке. Вот такой портрет, вполне инфернальный. “Нехороший”. Среди небурного моря московской живописи, до краев заполнившего Манеж, он и выглядел как знак “Уступи дорогу!”, воздвигнутый кем-то посреди мирных родных полей. Или как истошно красный газовый баллон, забытый бестолковым мужиком на пригорке среди поредевших осенних рощиц и перелесков (“то березка, то рябина, куст ракиты над рекой”)…