Работа “День”, как бутон, обещает обдать тебя всеми запахами сияющего летнего тарусского дня, что закодированы, конечно, в этом ярком небе и красной дороге и смешном изумрудно-зеленом доме, и цвет горит, но вольный жаркий день не отслаивается до конца от картинки, не дано ему достаточно свободы “расправить крылья”, раскрыться и одурманить зрителя своим звонким зноем.
Слишком сильная воля у художника, очень мужские мозги, все он контролирует, не дает спуску себе, не идет на поводу у холста. На этом пути всегда правит он.
“Осень” — красивая работа. Очень. Провинциальная улочка, пунцовый деревянный дом, геометрический орнамент из крыш, заборов. Почти голые деревья и бледные дали. Все ясное, слегка игрушечное, но эта ясность так адекватна ясности тихого осеннего дня, так ясно и бывает лишь осенью. А на переднем плане на земле — огромные желтые листья размером с редких прохожих. Четкие, жесткие тени от деревьев и людей создают прохладный золотистый свет, характерное осеннее свечение. И все же, все же. Надышаться “полной грудью” и “до отвала” этим дивным октябрем мне не удается, благоухание это дозировано, и его чуть-чуть не хватает. Оно не одолеет властную структуру вещи, не вырвется на свободу, и крышу у зрителя, уже готового “отдаться”, может быть, не снесет. Прекрасный граненый флакон слишком надежно удерживает запах.
А бывает у Ватагина и совсем по-другому.
“Зима” (1992, холст, масло, 100ґ110) — холод и скудость парка, и мы одиноки, заброшены. Весь холст как отрез белого дешевого ситчика с бедным серым и черным рисунком — всё пеньки да обрубочки (“глазки и лапки, глазки и лапки”). И валенки сырые, и ноги мокрые, и две спеленутые холодом фигуры и собака, учуявшая несчастье, и действительно, среди стволов и обрубков чьи-то ноги в тех же валенках торчат из снега (“от Икарушки бедного одни ножки торчат…”). Этот снег, этот рисунок, почти раппорт, — большая удача, тот случай, когда знак набух “полнотой чувств” и “правдой жизни”, живая формула знакомого до боли в зубах короткого зимнего дня, несчастливого, неуютного, неласкового, как мачеха.
Еще одна работа с названием “Осень”, но уже и не просто пейзаж. Дома выстроились по одну линию, как немощная декорация или плоский задник в провинциальном д/к. Тема постановки — “войнушка”. Нижняя доля осталась людям — на жиденьком по цвету сером асфальте в беспорядке пребывают одичалые собаки, вездеход, хорошо упакованный чеченец, распростертый полуодетый труп, листок газеты “День”, растоптанные флажки, сидящий Христос в терновом венце; не замечая Его, два мужика сидят на ящиках и распивают, шастают омоновцы в камуфляже и черных масках с автоматами и дубинками, а один из них, красномордый, мочится у левого края холста, из-за которого чуть ниже торчат чьи-то безжизненные уже ноги. Игрушечный пейзаж после битвы. “Легкомысленность” способа изображения снимает всякий пафос, но сохраняет болезненную опустошенность, тоскливую безнадежность. Игрушечный белый дом горит в центре холста веселым игрушечным пламенем.