Зато поездка молодого грузина в зону армяно-азербайджанского конфликта (“Прогулка в Карабах” Левана Тутберидзе) — это уже серьезно. Тут уже кровью пахнет и смертельной опасностью. Прекрасный грузинский юноша по имени Гио (Леван Доборджинидзе) — сын какого-то весьма и весьма уважаемого человека — отправляется вместе с другом за наркотой и, сбившись с дороги, попадает в плен сначала к азербайджанцам, потом к армянам. Плен, в общем, почетный. Как грузин Гио — над схваткой. “Хозяева” доверительно, в абсолютно одинаковых выражениях рассказывают ему, какие звери и нелюди воюют с другой стороны, но сами отпускать “гостя” явно не собираются. Юноша снисходительно выслушивает инвективы противников в адрес друг друга, бродит по расположению отряда, вспоминает оставшуюся в Тбилиси любовь — девушку относительно легкого поведения, с которой его разлучил властный, жестокий отец, наблюдает бессмысленные будни войны и мечтает смыться. В конце концов это ему удается, и, захватив заложников, томившихся в армянском зиндане, обменяв их на друга, застрявшего в плену у азербайджанцев, герой, повзрослевший, возмужавший, возвращается домой, чтобы на выходе из полицейского участка получить оплеуху от собственного отца и ответить ему гордым, несгибаемым взглядом.
Незашоренное, остраненное видение войны с массой трагикомических деталей и колоритных подробностей, разоблачение жестокости, глупости, лжи и коварства, таящихся под маской праведного национального гнева и пылкого южного благородства, напоминают отчасти балканское кино, тем более что оператор картины — серб, Горан Павичевич. Но балканские режиссеры снимали такое кино о “своей” войне, Леван Тутберидзе — рассказывает о “чужой”, и к обеим воюющим сторонам он, равно как и его герой, относится примерно как цивилизованные греки относились некогда к варварам. В какой-то момент то ли армяне, то ли азербайджанцы задают Гио вопрос: почему мы вот воюем друг с другом, а вы, грузины, — между собой? Гио не отвечает, но весь ход повествования дает понять, что грузин для грузина — единственно достойный противник. И кажется, что элемент национального нарциссизма, присутствующий в этой картине, — попытка на уровне эмоций компенсировать травму гражданской войны. У нас, конечно, ужас; но соседи — те вообще дикие.
Другой грузинский фильм — “Тбилиси, Тбилиси” Левана Закарейшвили — снят вроде бы с противоположных позиций и демонстрирует грузинский социум в гораздо менее выгодном свете. 90-е годы, война в Абхазии, город наводнен беженцами, нет света, газа, горячей воды… Испарилась куда-то, сошла на нет цветущая, праздничная культура — театры, консерватория, концерты, кинематограф, а вся страна — один огромный базар, где каждый зарабатывает как может и нравы царят самые дикие. Молодой безработный режиссер получает заказ снять фильм о Тбилиси. Он идет на рынок, присматривается к тамошним обитателям, что-то снимает любительской камерой и в результате сочиняет сценарий — ряд жестоких и сентиментальных новелл в духе немецкого экспрессионизма. Их герои: уважаемый профессор драматургического искусства, который торгует в ларьке маргарином, дабы поддержать больную жену, и отдает страницы своей ненапечатанной монографии соседке-торговке, чтобы она заворачивала в них семечки; юный бандит, вступившийся за честь сестры-проститутки; глухонемая девочка, собирающая милостыню, чтобы вылечить больного братика, с которым они ночуют в вагоне на пустыре; юный талантливый барабанщик, околачивающийся на рынке вместо того, чтобы учиться в консерватории… Персонажи этих черно-белых новелл переходят из одной истории в другую; в каких-то по ходу действия погибают или навсегда исчезают с рынка, затем без объяснений появляются вновь… Ясно, что перед нами — условность, вымысел, стилизация; и сюжетный “перебор”, когда, к примеру, дети — не просто беженцы, но девочка — глухонемая, а мальчик болеет, так ее еще и ограбят, и попытаются изнасиловать юные подонки на рынке, и книжку с картинками, которую подарил добрый профессор, глумливо изорвут на клочки, а когда она наконец прибежит на пустырь, вагон, в котором спит ее братик, тронется и уедет неизвестно куда, — способ выплеснуть наружу отчаяние и боль, неизбежно скапливающиеся в безысходной атмосфере национального кризиса (тем же отличалось и немецкое кино после Первой мировой войны).