Все это Никита успел вспомнить, пока Юнкер объяснял ему, что “можно, конечно, благородно стремитьсябыть со своим народом там, где этот народ, к несчастью, пребывает,но это вовсе не значит, что надо становиться таким же безграмотным и некультурным, а посему в главном музее страны побывать все-таки стоит”.
Никита обещал обязательно сходить в Эрмитаж, и они двинулись дальше, а то Юнкер от возмущения не мог и шагу ступить.
— Когда смотришь на старинные картины или скульптуры, то лица на них кажутся очень странными. Ты таких никогда не видел в жизни, — продолжал Юнкер, немного успокоившись. — И дело здесь, наверное, не в степени мастерства художника и его способности “нарисовать похоже”, а в том, что раньше у людей на самом деле были другие лица. Я это еще в детстве заметил. А потом однажды ходил по Эрмитажу и в одном мраморном юноше периода упадка Римской империи узнал своего одноклассника: один в один. Я стал всматриваться и нашел еще пару знакомых. И вдруг я понял, что эти лица не вызывают у меня удивления: я их каждый день вижу в метро и на улицах! Лица, на которых стоит печать вырождения. Как говорится,теперь и в России.
Юнкер сделал большой глоток вина и закурил. Никита обернулся и увидел, как заклинатель темноты и материализовавшаяся Олька стоят, крепко обнявшись, посреди проезжей части. Машины понимающе объезжали парочку, а некоторые выражали солидарность, подмигивая фарами и издавая фривольные гудки.
— Я не могу на это спокойно смотреть! — воскликнул Юнкер, имея в виду упадок и вырождение, а не объятия, нарушавшие правила дорожного движения. — В каждом или почти в каждом растет труп. Посмотри вокруг! Только ты, блаженный идиот, можешь видеть в этой мертвечине людей. Чувство юмора ей не отказало, видите ли! Зато человеческий облик приказал долго жить!
“Идиота” Никита пропустил мимо ушей, а вот за людей ему стало очень обидно. Юнкер, заливаемый потоками дождя, этого не заметил.
— Ты не думай, я ведь не любитель попросту сокрушаться. Надо действовать. Противостоять этому разложению не смогут ни наука, ни искусство, ни тем более политика. Только церковь или школа. Священником я стать не могу, ибо нерелигиозен, а вот учителем — вполне. Если ловить эту всепоглощающую энтропию в зародыше, то, может, еще есть шанс. К тому же закон поменяли, мне теперь призыв светит, а в армию я не хочу, там грязно. — Юнкер неожиданно замялся, вздохнул и сказал, не глядя на Никиту: — Я решил в Горинское поехать, у них школа вроде бы есть…
Возвращались они молча. Но уже радостно. У дома стояла милицейская машина. Бравый участковый выводил из подъезда злосчастного Никитиного соседа. Одной рукой мент поддерживал своего подопечного, а в другой тащил узлы. Мужчины увлеченно обсуждали “подлое бабье племя” и собирались выпить по поводу 8 Марта. В руке мужичок по-прежнему сжимал мимозу.