— Правильно! — горячо соглашалась его пожилая соседка, не забывая при этом спасать от ударов подстаканника недоеденную курицу в фольге. — А этого Зурабова надо четвертовать на Красной площади, чтоб другим неповадно было у нищих из шапки копейки таскать!
— Господи, а жить-то дальше как? — испуганно твердила, выбиваясь из общего гневного тона, бабка в платке, повязанном по самые брови. — Скорей бы, что ли, помереть!
Никита внезапно почувствовал себя виноватым.
Колыбель русской революции встретила его в восемь утра обездвиженным Невским и парализованной Садовой. Под мелким осенним дождиком на перекрестке молча стояли тысячи стариков. Казалось, они провели здесь всю ночь. Казалось, они никогда больше не сдвинутся с места, не разойдутся по домам, не сядут в пустой трамвай, гремящий в сторону Охты, не будут покупать свежий хлеб в полуподземной булочной на Казанской.
Они словно уже заняли свое место в вечности, под нетленным питерским небом, как стаи зеленых ангелов на крышах необитаемых дворцов, как странные каменные лица, проступающие сквозь стены на Васильевском острове, как львы с отбитыми носами, охраняющие ворота, в которые не ступала нога человека.
Внутри у Никиты сжалась какая-то убийственная пружина. Которая потом так никогда и не распрямилась. В толпе он наткнулся на хмурого Рощина. Ни слова не говоря, они пожали друг другу руки и стали пробираться сквозь строй застывших взглядов.
Они свернули в какую-то подворотню. Прямо под ноги им бросилась жирная крыса, хищно хлестнув хвостом чахоточную питерскую пыль. Никиту передернуло. Во дворе шуршала и шевелилась куча мусора, доходившая до подоконника второго этажа. С неба упал дымящийся окурок.
— Вот и революция, которую мы так ждали, — бесцветно сказал Рощин, затаптывая небесный бычок.
Никита промолчал. Рощин вздохнул и подвигал по переносице очки. Крыса раздосадованно пробежала в обратную сторону.
— Уже третий день продолжается. Я все хожу, слушаю. Музыку революции, как Александр Блок советовал.
Крыса подпрыгнула и попыталась зацепить когтями грязного голубя, копавшегося в помойке. Но промахнулась и грузно шлепнулась на живот.
— На улицах откуда-то появилась целая орда сумасшедших. Ходят, проповедуют, народ вокруг себя собирают. Я такого никогда не видел. Кто последние времена предрекает, кто о каких-то воскресших царевичах сказки рассказывает, кто про инопланетян врет. Вся муть поднялась. Так и ждешь, что сейчас из-за угла студент Ставрогин со своей немытой свитой вывернет. И начнет раздавать листовки союза “За спасение Святой Руси”. Никакой тебе музыки. Только слово одно все время на языке вертится: “выморочный”. Выморочный город, выморочный народ, выморочное время…