На выпускных экзаменах сочинения боялась как огня и заранее составила себе большой список слов, которые могут понадобиться, заранее пришла в школу и спрятала их в туалете так, что никто, кроме меня, обнаружить их не мог. В классе был всего один мальчик, и то слепой на один глаз, остальные двенадцать — девочки. Пришли на сочинение, и этот мальчик забрался на дерево и видел, как вошли учителя и один из них стал писать на доске темы сочинений. Какие были другие темы, я уже теперь не помню, но себе я выбрала самую нейтральную — про Обломова. Писала очень осторожно, три раза, как разрешалось, уходила в туалет, сверяла слова и получила за сочинение пять. Кроме меня пятерку получил наш единственный мальчик.
Стали сдавать другие экзамены, и, кроме математики, где я сделала глупейшую ошибку, все остальные сдала на пять и получила серебряную медаль. Если бы мне где-нибудь в Архонской на базаре сказали, что я, оборвашка, буду учиться, кончу среднюю школу, да еще с медалью, я бы сочла это за издевку.
На Змейке среди молодежи моего возраста после десятого класса были одни девочки. Из ребят был только подслеповатый баянист — Андрей Недолуга. Уговорить его, чтобы он поиграл, а мы бы, девчата, попели и потанцевали, стоило огромного труда. Когда это удавалось, сходились все — и молодые девочки, и весь поселок целиком. Смотрели на нас, танцующих девчат, с искренней бабьей любовью. А уж когда мы запевали, сыпались бесконечные просьбы повторить, спеть что-нибудь деревенское, что мы не знали, и особенно до слез им нравилась песня со словами “До свиданья, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй, до свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути”. Это был как бы наш змейский гимн.
Посторонних людей на Змейке не было. Многие спали на улице между домом и забором. Барачные квартиры, как правило, не запирали. Если хозяйки нет, вертушок на двери находился в горизонтальном положении, то есть дверь условно была закрыта.
Много позже, когда мы уже жили здесь, в сырой, болотной Черноголовке, я часто ездила в те края навещать родителей — они жили в самих Минводах, и каждый раз поднималась на Змейку и там, на своем бывшем огороде (дома и бараки тогда уже снесли), я вспоминала самое светлое время, которое у меня было в жизни.
Послала документы в Ленинградский университет на химфак и получила ответ, что принята, но без общежития. Поехала туда пораньше: может, добьюсь как-нибудь места, но ничего не вышло, жила временно в общежитии для абитуриентов. Приехала и моя лучшая подруга сдавать экзамены в текстильный институт, а я в это время болталась без дела по Ленинграду. И первый же экзамен она сдала на тройку. Я пришла к ней, она вся в слезах — если еще хоть одна тройка, ее не примут. А Валя столько делала мне добра, сколько раз я опаздывала на последнюю электричку и оставалась ночевать у них в маленькой комнате на одной с ней кроватке. При этом ее суровая мама ужин делила на двоих — себе и дочке, а Валя половину своей порции отдавала мне. Ключ от их комнаты всегда был и у меня, на двери краской было написано: “Клара, я скоро приду”. Эта надпись оставалась много лет, и когда я приезжала на каникулы, приходила к ней, она ни за что не хотела эту надпись стереть или смыть ацетоном.