Первые известия о том, что Михалков приступает к съемкам “12”, появились осенью 2005 года. С чего вдруг вздумалось нашему мэтру делать римейк американской ленты полувековой давности? Ну, во-первых, материал был знаком: Михалков уже ставил когда-то в юности пьесу Реджинальда Роуза “Двенадцать разгневанных мужчин”, легшую в основу люметовской картины. Во-вторых, у Никиты Сергеевича образовался перерыв в съемках эпопеи “Утомленные солнцем-2”, и он решил, как во времена “Обломова”, заполнить паузу производством компактного шедевра по театральной пьесе. В 1978 году он снял таким образом “Пять вечеров” и теперь задумал повторить подвиг.
Однако съемки были закончены только к лету 2006 года, еще год ушел на озвучание и монтаж, и картину впервые показали в Венеции-2007, где Михалков получил “Золотого льва” сверх комплекта основных фестивальных наград: то ли за вклад в киноискусство, то ли за гуманизм, то ли за вклад всей съемочной группы в создание фильма — так я и не поняла. Ну а уже после, осенью, “12” были выпущены в российский прокат, поспев аккурат к выборам, как яичко к Христову дню.
Итак, Россия, Москва, наше время. Двенадцать присяжных, запертые в спортзале обычной школы (здание суда ремонтируют), решают судьбу семнадцатилетнего чеченского парня, обвиняемого в убийстве приемного отца — русского офицера. Исходная коллизия — та же, что в фильме Люмета, только там дело происходило в комнате для присяжных, мальчик был пуэрториканцем, а убитый отец — родным. Заимствован и основной драматургический ход: в начале заседания одиннадцать присяжных выступают за то, что мальчик виновен, и только один — против; он втягивает всех прочих в дискуссию, и в итоге все двенадцать голосуют за оправдательный приговор. В российском законодательстве, надо заметить, принцип обязательно единогласного решения присяжных не прописан столь жестко. По закону, если в течение трех часов жюри не придет к единому мнению, решение принимается простым большинством голосов. Если 6 — “за”, 6 — “против”, — подсудимый оправдан. Но для Михалкова все это — не имеющие значения мелочи. “Не ищите тут правду быта, ищите истину бытия”, — предупреждает он нас в начале картины. И то, что вранье на уровне УПК подрывает жанровые основы судебной драмы, где правила игры должны все же соответствовать действующему законодательству, — режиссеру без разницы.
И если бы только это! Поверить в существование предъявленного нам в фильме чеченского мальчика мое воображение тоже отказывается. У Люмета мы видим подсудимого один раз меньше минуты: полудетское лицо, пухлые губы, торчащие уши, обреченный взгляд… Известно о нем не много: мальчик вырос в трущобах, отец бил его смертным боем; пару раз подсудимый уже привлекался за угон машины и поножовщину. В день убийства он купил в соседней лавочке нож, поссорился с отцом, ушел из дома, нож вроде как потерял; говорит, был в кино, но ни названия фильма, ни актеров не помнит; когда вернулся, попал в руки полиции, вызванной соседкой из дома напротив, — та видела убийство через окно. Всё. Убивал мальчик или не убивал — ни мы, ни присяжные так и не узнаем. Однако все доказательства его вины при ближайшем рассмотрении вызывают у жюри обоснованные сомнения. Доказательств явно недостаточно, чтобы отправить парня на электрический стул. Сомнения толкуются в пользу обвиняемого, и присяжные в конце голосуют за “не виновен”.