Надо сказать, поселенцы и личный состав базы почти не общались между собой. У нас подобные контакты не поощрялись; колонисты тоже не стремились иметь с нами что-либо общее, и не удивительно: все они были людьми уравновешенными, обстоятельными, приверженными семейным ценностям. Гражданский обслуживающий персонал состоял, в основном, из холостяков — специалистов и техников, которые находились на Гере по пятилетнему контракту. Как я уже упоминал, от Геры до Земли было десять световых лет, поэтому контрактник-доброволец мог вернуться домой только через четверть века объективного времени. При таких условиях поддерживать родственные связи с оставшимися на Земле было затруднительно, и на службу в колониях вербовалась, главным образом, молодежь, разведенные или те, кому ничего другого просто не оставалось. В миротворческих силах тоже служили люди сравнительно молодые, не обремененные семьей и детьми. Какой мир и с кем они должны были поддерживать, никто точно не знал, однако военные первыми осваивали новые территории, обеспечивали возведение инженерных объектов, а при случае и усмиряли тех, для кого даже наша скромная норма слабоалкогольного пива оказывалась слишком большой.
Разумеется, нельзя сказать, чтобы между базой и колонистами не было вообще никаких контактов. Ко мне на прием не раз являлись смазливые колонистские дочери, не сумевшие устоять перед золотыми и серебряными шевронами миротворческих мундиров, однако прерыванием беременности я не занимался. Вместо этого я отправлял девиц к их врачу в поселке. В конце концов, проблемы колонии не имели ко мне никакого отношения. Колонисты прилетели на Геру, чтобы остаться и жить; мы были здесь, чтобы сделать свою работу и улететь.
Иными словами, среднестатистический день врача на недавно колонизированной планете отнюдь не напоминал легендарное житие династии Бруков — английских раджей Саравака. О том, чтобы сидеть на веранде в белом пробковом шлеме и, потягивая бренди с содовой, любоваться закатом над чайными плантациями, я мог только мечтать. И конечно, на базе не было никаких слуг в белоснежных тюрбанах, которые исполняли бы любые наши прихоти.
Сутки на Гере длились двадцать девять стандартных часов, девять из которых я проводил в своей каюте (не забывайте, что база была основана Флотом) размером пять на четыре метра. Окон в каюте не было — их заменял видеоэкран, а самым заметным предметом обстановки был стандартный письменный стол, целиком отштампованный из темного и тяжелого пластика. Согласно вербовочным буклетам, именно за таким столом контрактникам-добровольцам полагалось писать письма домой, но я никогда этого не делал. Мой отец давно умер; мать, я думаю, тоже отошла в мир иной. Когда я улетал, ей было шестьдесят три. Десять лет прошло, пока я добирался до Геры, да прибавить те четыре года и шесть месяцев, что я уже здесь проработал… Конечно, семьдесят семь лет не такая уж глубокая старость: мне приходилось читать о ветхозаветных пророках и праведниках, которые прожили во много раз дольше. По части праведности моя маменька могла бы дать любому из них сто очков вперед, однако обмениваться с ней сообщениями было не большим удовольствием. Именно поэтому, когда я впервые не получил от матери очередного письма с упреками и наставлениями (одно это было для меня достаточно ясным симптомом), то сразу же перестал отправлять домой дорогостоящие этермейлы.