И трехглазый понял все, он прочитал то, о чем думал человек, прочитал в его глазах. Пощады не будет? Хорошо.
— Вы все сдохнете. Слизни! — прощелкал и прошипел он. — Все!
И резко развернувшись, махнул когтистой лапой — Иванов двойник отпрыгнул, иначе ему была бы верная смерть, спасла отменная реакция, звериное чутье. Отпрыгнул, подскочил вверх на два метра и с силой ударил монстра в спину обеими ногами. Тот чуть присел, но удара будто не почувствовал, не шелохнулся. Двойник упал на бок метрах в четырех от монстра. Быстро поднялся. На скривившемся лице застыло недоумение.
— Вы все сдохнете! — прорычал негуманоид, снова повернувшись к зрителям.
— Нехорошо получается, — пробубнил Глеб Сизов. Голодов встал, собираясь выйти.
— Сидеть! — приказал Иван. — Вы не дома. Вы на службе!
Слабаки! Слюнтяи! Нервы у них, видите ли, не выдерживают! Излишнее благородство их, понимаешь ли, душит! И это с ними он взял власть в Великой России, во всей Федерации?! Иван был недоволен соратниками… Но он понимал их, они еще не висели в цепях, как висел он, их еще никогда так не били, как били его, они еще не созрели! Но они станут такими как он, станут воинами, или погибнут. Победят или уйдут из этого мира, уступят его вот таким!
Тем временем трехглазый медленно, выставив когтистые лапы, надвигался на двойника. Ему достаточно было ухватить того, сграбастать — и поединок был бы закончен. Но зверочеловек уворачивался, выскальзывал, отпрыгивал, не давался. Он не пытался бить сам, он уже пробовал это делать и приобрел некоторый опыт. И все же он исхитрился — в полупрыжке ударил пяткой в пластинчатый висок монстра. Тот отшатнулся, но не упал, лишь заскрипел непереводимо и грозно.
Ответный удар попал в цель, негуманоид, отмахнувшись, сбил противника на помост, и уже прыгнул на него, грозя разорвать птичьей, могучей лапищей. Но зверочеловек извернулся, выскользнул. И снова ударил монстра пяткой в висок. Он нащупал слабое место, скорее всего, не настолько слабое, чтобы повергнуть негуманоида. В какой-то миг Иван поймал взгляд своего двойника — в нем было отчаяние.
— Надо остановить бой, — тихо, но сурово потребовал Бронкс. — Или я уйду от тебя, уйду совсем! Я не на службе.
Глеб сидел, уткнувшись лицом в ладони, по худому и жилистому горлу, торчащему из форменного ворота, нервно ходил кадык.
— Мы не вытянем против них, — просипел в оцепенении комитетчик.
Иван с силой сдавил подлокотники. Терпение! Терпение и спокойствие!
Избитый, окровавленный и слабеющий на глазах зверочеловек отступал, уворачивался, падал и поднимался снова, отскакивал, проскальзывал в миллиметрах от убийственных лап. Он уже почти и не пытался сам наносить удары. Даже барьер не мог заглушить его тяжелого, срывающегося дыхания и стонов. Это было избиение — страшное своей неотвратимостью и беспощадностью. Да, на ринге не было судей, не было передышек после коротких раундов. Борьба шла на смерть.