По вечерам ходили во французский театр, ансамбль которого привлекал знатоков, а также и тех, кто любил блестящее общество. Император, после шестнадцатилетнего брака все еще влюбленный в жену, любил видеть ее нарядно одетой и заботился даже о мелочах ее туалета. Бывали случаи, что, несмотря на все ее протесты, ей приходилось сменить наряд, потому что он ему не нравился. Это, правда, вызывало слезы, но никогда не переходило в сцену, так как Александра Федоровна сейчас же соглашалась с мужем, и тот, немного смущенный и сконфуженный, усиливал свою нежность к ней.
Находились при дворе добродетельные дамы, которые обвиняли императрицу в легкомыслии. Они жаловались московскому митрополиту Филарету, что государыня вместо того, чтобы думать о спасении души, только и делает, что танцует и гоняется за развлечениями. На что тот возражал: «Возможно, но я думаю, что она, танцуя, попадет в рай, в то время как вы еще будете стучаться в дверь».
Но все же Шарлотта-Александрина никогда не забывала, что за красоту и изящество ее некогда прозвали Лалла-Рук в честь героини романтической поэмы Томаса Мура, и сам Пушкин написал о ней:
…И в зале яркой и богатой,
Когда в умолкший тесный круг,
Подобно лилии крылатой,
Колеблясь, входит Лалла-Рук,
И над поникшею толпою
Сияет царственной главою
И тихо вьется и скользит
Звезда – харита средь харит.
Эти строки были для нее словно засохший цветок, найденный в старой книге и напомнивший о давно минувших днях. Они заставляли плакать и тосковать о былом – и с тоскою смотреть на день сегодняшний. Императрица не хотела перестать быть красавицей. Она не хотела, чтобы ею восхищались лишь потому, что она верная жена, хорошая мать или государыня всероссийская. Она хотела видеть в мужских глазах не только вожделение или уважение, а обожание, смешанное со страданием от невозможности обладания ею. Проще говоря, она обожала невинный флирт и мечтала о нем. И этим она ничем не отличалась от других женщин. Но вот что несправедливо: любая из ее подданных была в этом отношении более свободна, чем она. И при всей любви к своим дочерям она порой страстно завидовала им, потому что они могли сколько угодно предаваться этому невинному флирту. Для нее же оставались только танцы, которые она обожала, и в эти блаженные минуты ее лицо говорило о страстной жажде вернуть время назад.
Именно такой ее и увидел император, войдя в бальную залу. Его жена с томно прикрытыми глазами склонялась к плечу красивейшего из красавцев – Александра Трубецкого, и губы ее были полуоткрыты, а подол легкого платья взвивался так высоко, что все могли видеть ее ноги.