Николая словно в сердце ударили. Казалось, эти двое сейчас сольются в поцелуе! Он даже не заметил, что они совершенно не одни в зале, что здесь танцуют и его дочь Олли в паре с Жоржем Дантесом, и несколько фрейлин, в числе которых была фаворитка его сына Мари Трубецкая, вальсирующая с герцогом Карлом и с невероятным усердием строящая ему глазки, – ему казалось, что они одни здесь, его императрица и ее кавалергард!
– Сударыня! – произнес Николай Павлович тем своим особым голосом, который мог перекрыть пушечную стрельбу на маневрах… говорили, это свойство унаследовано Николаем от самого Петра Великого. – Сударыня!
И более ни одного слова не было сказано, но дирижер содрогнулся и уронил палочку. Оркестр вразнобой тащил несколько нот, а потом перестал играть. Танцующие отскочили друг от друга и недоумевающе уставились на государя. И только у бедной Александры Федоровны было на лице самое что ни на есть виноватое выражение, потому что она в самом деле чувствовала себя виноватой и признавала право мужа во всеуслышание провозгласить это негодующее: «Сударыня!»
Михаил Павлович стоял в дверях, сурово хмуря брови, однако с трудом скрывая довольную улыбку, в которой, впрочем, было немало мстительности. Вытянувшиеся физиономии «паркетных шаркунов» немало его забавляли. Сикорский, Трубецкой, Жорж Дантес… а где же Барятинский?
– Никс, отчего вы вдруг явились с видом разгневанного Юпитера? – весело начал было герцог Карл. – Неужели вас возмутило, что несколько фавнов вздумали сорвать цветы на той тропе, по которой только что прошла прекрасная Юнона?
Николай бросил на него уничтожающий взгляд, и точно ледком подернуло лица танцующих. Карл понял, что даже его обычные шутки не спасут положение.
– Брат мой, я ожидал от вас большей деликатности в моем доме, нежели устраивать эти пляски без ведома главы семьи, – холодно проговорил император. – И вы не думаете о том, что компрометируете молодых девиц? Одно дело, когда они вальсируют в объятиях мужчин на глазах огромной толпы в бальном зале, и совсем другое – когда здесь… украдкой… Это безнравственно!
Голос императора, его разгневанный вид лишали людей способности вникать в смысл этих слов и понимать, что в безнравственности император обвиняет прежде всего жену, а вовсе не дочь, по сути еще ребенка, не этих скромных девушек – ее фрейлин… обвинение же любовницы его сына выглядело вовсе смехотворным! Конечно, Александра Федоровна все прекрасно поняла, и глаза ее налились слезами. Трубецкой же стоял понурясь, как побитый.
Поглядев на вытянувшиеся, несчастные лица, оглянувшись на перепуганных оркестрантов, Николай ощутил некоторую неловкость, которая с каждым мгновением росла. Ему внезапно стало безумно жаль жену, захотелось свести все к шутке, как-то исправить положение. Еще мгновение – и он бы велел оркестру играть вновь, но тут вмешался Михаил Павлович, который с нетерпением ждал возможности высказать свое негодование: