Другую обнимают его руки, другую целуют его губы. Другая легла в его постель.
Он не верил глазам. Луна светила в окно, и при ее свете он видел Палашеньку – в одной лишь сорочке, с распущенной косой. Волосы отливали светлым серебром, глаза зеленые тоже были наполнены серебряным сиянием.
Боже мой! Да как же она решилась?! Ах, бедняжка…
Опустил руки, резко высвободился, встал – и заметил, что глаза ее устремлены на его чресла. Возбуждение его, безумное, сладостное, увядало на глазах.
Потянул к себе одеяло, прикрылся…
Палашенька подняла глаза, всхлипнула:
– Гриня, Гринечка, хочешь, принесу тебе вострый ножичек, зарежь меня, заколи меня, только не отталкивай! Обними меня, иди ко мне! Возьми меня!
– Ты сама не знаешь, чего просишь, – прошептал Гриня. – Ты ж девица… кому потом нужна будешь, коли я тебя раньше мужа распробую? Нет, Палашенька, замуж надо чистой выходить…
«Чистой? – словно бы усмехнулся кто-то позади. Гриня аж обернулся – и узрел усмешку лукавого, который у всех и всегда знай топчется за левым плечом, искушая, уязвляя и насмешничая. – Да что ж ты о той, другой чистоте не позаботился, когда охальничал с девицей?»
«Отвяжись, враг рода человеческого, – прикрикнул мысленно Гриня. – Я с ней не охальничал, я любил ее, я ведь думал, она мне ровня… Я жениться на ней мечтал, грех прикрыть. Кто же знал, что вместо утицы подстрелил лебедь белую?! Не было бы дня, чтобы я не думал, как она теперь… что с ней станется… как ее судьба сложится. Я виновен! А вину загладить не могу…»
Но нечистый не слушал и продолжал хихикать. Гриня махнул на него рукой, вновь стал прямо и увидел, что Палашенька меленько крестит его, словно малахольного, и слабо шевелит губами, творя молитву.
– Не надо, – горько усмехнулся Гриня. – Не трудись, не отмолишь грехи мои, добрая душа. Да и не столь их много… однако же тебе, Палашенька, лучше мужа поискать среди кандальных или юродивых, там скорее найдешь праведнее да крепче разумом, чем я.
Она смотрела отчаянно своими серебряными, полными лунного света глазами и ничегошеньки, похоже на то, не понимала.
– Гринечка, да что б ты ни натворил, я тебя ничем никогда не попрекну, вот те крест святой, – пробормотала Палашенька сквозь слезы. – И никакого греха твоего никому не выдам. Мне лучше в каторгу, да с тобой, чем в терем, да с другим.
– Эх, милая, – снова усмехнулся Гриня. – Не бери на себя в том обета, что выполнить не сможешь. Да и я разве душегуб какой? Со мной под венец пойти – все равно что на монастырскую жизнь себя обречь.
– Как это? – удивилась Палашенька. – Разве ты скопец? Нет, я видала…