Они на миг ослепли, вдруг очутившись не в полутемном балагане, а на улице, ярко освещенной солнцем. И, словно этого было мало, там и сям горели костры.
Вокруг теснился народ, а желающие перескочить через огонь разбегались – и, сильно оттолкнувшись, взлетали в воздух. Вместе с парнями прыгали и девки, повыше подобрав юбки, чтоб не занялись, и веселя публику зрелищем своих голых ног. С одной из них свалился башмак, угодив прямо в середину костра, и девушка с громким плачем бегала вокруг, пытаясь вытащить его палкой, словно печеную картошку.
– Вот вы где! – взревел позади Леман, и Гриня, на миг обернувшись, увидел его налитые кровью глаза. Фокусник здорово напоминал взбесившегося быка, а орясина в его могучих руках по-прежнему готова была разить направо и налево.
И слишком тесно толпился вокруг народ, чтобы можно было скрыться в толпе.
– Прыгай! – вскричал Гриня, толкая девушку вперед.
Она оглянулась, блеснула голубыми глазами, в которых не были ни тени страха, словно она не понимала опасности, а если понимала, то опасность эта только веселила ее, и, почти не разбегаясь, сильно оттолкнувшись, бросилась вперед и вверх. Но она не подобрала юбку, и Гриня в ужасе увидел, как взметнувшееся пламя охватило ее ноги… Он с криком бросился вперед, и прыжок его был так стремителен, что он своим телом толкнул ее, заставил пролететь еще дальше от костра. Они вместе упали на землю, и Гриня принялся сбивать пламя с ее одежды и с испугом заглядывать в лицо: не обожгло ли красу ненаглядную?
Но нет, она была невредима и даже смотрела по-прежнему без страха, улыбаясь так, что у Грини с перебоями забилось сердце, и он снова потянулся к ее губам, к белой нежной шее, видной в разорванном вороте розовой кофты. «Когда ж это я порвал ее?» – с мимолетным изумлением подумал он, но тотчас забыл об этом.
Грозный крик Лемана донесся до него, и Гриня очнулся. Вскочил, поднял с земли девушку, поставил на ноги, схватил за руку – и кинулся бежать, таща ее за собой. Она сбивалась с ноги, пищала что-то, не поспевая за ним, хохотала, и смех этот обессиливал ее, и тогда Гриня подхватил ее на руки. Она была легка, словно пушинка, но при том не кожа да кости, а мягкая, пухленькая во всех местах, которым надлежит у девицы быть пухленькими, и руки Грини горели, касаясь ее.
Не вдруг сообразил он, что вроде никто больше за ними не гонится, а руки горят потому, что обжег их, когда ее занявшуюся одежду гасил.
Поставил ее на ноги, оглядел:
– Обгорела? Больно тебе?
Белое плечо было обнажено и окружено обугленным краем ткани, юбка тоже сильно обгорела по подолу.