Она подняла изящную ножку – башмачки, каких Гриня в жизни не видывал, были целы.
– Кажется, у меня ничего не болит, – сказала она удивленно, – как будто огонь меня не коснулся, вот странно, правда?
– Неопалимая купина, – пробормотал Гриня, улыбаясь.
Она улыбнулась в ответ, потом оглядела себя – и словно бы лишь сейчас заметила обгорелую юбку и свое голое плечо.
Она пробормотала что-то… с изумлением Гриня узнал два слова. Которые очень часто произносил в Дороховке Шарль Ришарович, мсье Парретоле: «Mon Dieu!»
Но, наверное, ему послышалось. Откуда бы ей было знать эти слова? Хотя, коли она во дворце прислугою… небось слышала от господ.
– Как же я вернусь? – девушка растерянно смотрела на Гриню. – Как же я войду во дворец?!
Ага, смекнул он, значит, боится своих господ, суровы они, видать.
Да… Небось высекут ее за то, что одежду теперь только выбросить.
Ну нет! Он этого не допустит!
– Как тебя зовут? – спросил он, улыбаясь, потому что познал вкус ее губ, а имени еще не знал.
– Мэ… Маша, – ответила она с запинкой. – А тебя? – спросила она и тоже улыбнулась, потому что уже познала силу его объятий, а имени еще не знала.
– Григорий, Григорий Дорохов, но чаще меня Гриней зовут.
– Гриня… – повторила она с неописуемым выражением в своих говорящих, манящих глазах, и у него закружилась голова, и руки снова потянулись к ней, но тут ее маленький ротик жалобно скривился: – Да что же мне теперь делать? Как же быть?
– Не бойся, – сказал Гриня, – мы купим тебе новую одежду. Нынче лавки в Гостином дворе открыты. Нарядим тебя, как куклу…
– А у тебя деньги есть? – спросила Маша, доверчиво на него глядя.
– Деньги? – Гриня похолодел, сунул руки в карманы.
Там было пусто.
– Я все истратил, – пробормотал он со стыдом. – Пироги ел, сбитень пил, билет вон взял в балаган в один да в другой… в церковь заходил, свечки ставил за упокой и во здравие…
– А я без билета в балаган прошла, – похвасталась Маша. – Я деньги вообще забыла взять!
– Да как же ты попала туда?
– А помнишь дверцу, через которую мы бежали? – усмехнулась Маша. – Через нее я и пробралась. И вместо того, чтобы попасть на представление, угодила прямиком в твои объятия.
– Вот уже второй раз ты из дверцы потайной выскакиваешь, а я тут как тут, – пробормотал Гриня.
– А первый раз когда был? – удивилась Маша.
– Минувшей зимой. Как раз на другой день после Сретенья пришел я в Петербург. Вокруг Зимнего дворца ходил да диву давался. И вдруг дверца в стене открылась, и…
Она всплеснула руками:
– Так это был ты?! Тогда зимой? А потом, этой весной, – это был ты на стене Исаакиевского собора?!