— Уж мы этих котов душили-душили, душили-душили…
Кому бы говорить о милосердии… Но никогда против своего народа, своих женщин, детей.
Ребятки не в курсе по-молодости, а им с этим жить.
Отольются мышке кошкины слезы. Может — и без меня справятся.
Вначале никак не мог понять, кого мне Феликс напоминает. Не Ильича, это само собой, попривык я уже к стандартам местной моды, тут такие через одного. Что-то глубинное в нем мне покоя не давало. Говоришь с ним, в глаза взглянешь — и как будто давешний разговор продолжаем. Стоит за ним другой человек, знал я его! А где-то дня через два после плотного общения меня как током шибануло. Хорчи, его глаза! Он себя рысью любил называть, и ведь, правда, было в нем это. Вот так, ясновельможный, и ты из наших. Так вот, почему ты Железный! Характер такая вещь — не поддается разрушению, даже если века пройдут. Предок твой кремень был, редко такого встретишь. Гордый воин, слово его было золотым. Многие за честь держали встать под его руку. Его благодари — и за характер и за остальное… все. Да ведь не догадаешься.
Говоришь с кем-то незнакомым и вдруг улыбка Чжирхо мелькнет, он всегда глазами улыбался, а когда смеялся — ладонью щеку поглаживал, она пол-лица ему закрывала, только глаза были видны. А Октай плечом поддергивал, его был жест. У кого что-то в профиле общее, у кого — разворот головы. Абсолютные копии не встречаются, разобрали моих воинов на фрагменты. Но, если южнее поехать, там… Ильич башкирских или калмыцких, не помню, кровей, что-то есть знакомое в нем, но не из близких… Не могу вспомнить.
Когда это началось? Ведь первые дни, пока жили и работали в комнатенке, в правом крыле третьего этажа, все получалось, все было прекрасно. Троцкий посчитал, что с него хватит этой романтики и, переночевав еще разок, убрался из нашего общежития к себе в кабинет. Койку завел. Пятнадцать квадратных метров на двоих лучший способ начать понимать друг друга с полуслова. Да и потом, когда переехали в левое крыло, отношения продолжали налаживаться. Я все более свободно чувствовал себя с ним, перестал сторожиться, пытался уже открыто влиять на совместно принимаемые решения. Можно же договориться, объяснить человеку, ведь не дурак! Пожалуй, все поплыло, когда Надежда Константиновна решила свить свой казенный уголок на втором, в бывших апартаментах какой-то смольной инспектрисы. Коек я так и не приволок, мне на полу привычнее, а Ильич начал потихоньку отвыкать стонать по утрам о своей драгоценной спине. Я столько одеял нам натащил — на них прыгать было можно, куда там перине. Да, именно в тот день. Тогда я еще выбрался погулять по Питеру и меня там хорошо погуляли, а к вечеру Крупская посчитала, что настало время семейной жизни и, к моему приезду в Смольный, вопрос с отселением был решен. Совсем я ее деточку заморил.