А чего они на меня так смотрят? Кажется, слишком громко хмыкнул. Это не приказ, останавливаться не надо, это личное. Продолжаем движение, уже почти пришли. Нам вот к тем вагонам, еще метров двести.
Шел как-то раз по коридору, уже в Кремле, и вдруг — женский голос:
— Иосиф! Подождите! Оглядываюсь — Наденька Аллилуева. Мы с ней не виделись с тех пор, как я заезжал к ним на квартиру недели через две после своего вселения, френч забирал. Не совсем френч, скорее — костюм переделанный. Сергей как-то раз, встретив, сказал, чтобы забрал, а то неудобно — министр, а одет как дезертир. А френч они мне пошили еще к летнему съезду, который я в нем, вместо прячущегося в шалаше Ильича, открывал… Вот с тех пор и не виделись. Пригласил ее в свой кабинет, поговорили. Голодно в Питере, всей семьей в Москву перебрались, но и тут ей никуда не устроиться. В Кремле паек, все понятно.
Посмотрел я на свою суженую. И думаю. А чего я боюсь? Не нравится она мне, совершенно не в моем вкусе. Совсем ты мне не симпатичная, прости, Надежда Сергеевна. Может, зря я ее сторонюсь? Ну, кто меня заставит? Помогу девчонке, возьму к себе в секретари, пусть подкормится. А начнут переманивать куда-нибудь по указанию Ильича — так ей то что? Паек и в другом месте сохранится, пусть забирают. В общем, порадовал ребенка.
А через два дня приходит Наденька на работу, жмется чего-то, краснеет. В чем дело? А дело уже ко мне в кабинет зашло — Федор, старший наденькин брат, аж девятнадцати лет от роду. Оказывается, неприлично молодой девушке постоянно находиться один на один с мужчиной. Ну и что, что работа такая? Все равно — неприлично. Кавказские нравы, прям смех. Потом Федор говорил, что Кавказ здесь не при чем, кровь у них цыганская. Не знаю. Я тогда, по характеру — чистый скандинав.
Взял я и это узкоплечее чудо, вымахавшее выше меня на полголовы, себе в секретари, а Наденьку в машинистки передвинул и спихнул комплектом к Пестковскому. У него тоже большой кабинет недалеко от меня, да и я привык все канцелярские вопросы через него решать. Лично мне вообще ничего не надо, Пестковский все сделает.
Хороший мужик этот Пестковский, нормально сработались. Когда прибыли в Москву, родил человек идею. В Питере весь наш наркомат, со всей коллегией, в одной комнатке Смольного ютился. Привыкли. Так то — Питер, город с традициями. Неприлично выставлять богатство и роскошь на показ, выделываться, не этим измеряется общественный вес. Что-то есть такое в менталитете горожан — строгость и достоинство, глубинное понимание ценности человека, аристократизм. Ладно, сам питерский. А тута Москва, купчиха. Здесь неприлично быть бедным — потопчут, засмеют. Дело не в нас — за державу обидно, за наркомат. Надо нам сразу побольше площадей занять, а лучше — зданий. У нас наркомат организован по национальным направлениям: каждая нация имеет свой комиссариат, плюс отделы по делам небольших национальных групп, проживающих на территории России, то есть, от каждой нации — свой член коллегии. Так и используем это, дадим всем по дому. Московская недвижимость! Точно, помню эту халяву, сразу после развала Союза. Кто смел, тот и съел, в смысле — у кого наглости хватало, пока другие еще думали, что при законах живут. Хватай все! Наши в городе! Занялся я приватизацией. Конечно, с точностью до наоборот, поскольку освобождались частные купеческие особняки. Но забесплатно, на халяву, в этом правила удалось соблюсти. И распоряжался у нас этим беспределом Бонч — тоже маленький и толстый. Он без вопросов вошел в мое положение и мы получили особняки, а я и Пестковский — большие кабинеты в Кремле. Центральное ведомство и белорусы — на Поварской, латыши и эстонцы на Никитской, поляки на Арбате, евреи на Пречистенке, а татары на Москворецкой набережной. Но, кое-что я за делами забыл, а Пестковский сразу — недотумкал. Мы не сделали главного — отдельного собственного особняка для нашего наркомата, который держал бы эту обособившуюся и фрондирующую вольницу за горло, и дошло до меня это только недели через три, когда прочие оборотистые министры расселили свои ведомства по известным адресам, некоторые из которых до сих пор сидят в памяти. Та же Лубянка. Бонч уже не реагировал на мои требования, пережрал.