Однажды, когда Бона диктовала очередное письмо венгерской королеве, в котором спрашивала, есть ли надежда на то, что маленького Яноша Сигизмунда увенчают короной святого Стефана, в комнату вбежал взволнованный Вольский.
— Вот уж не вовремя, — вздохнула Бона, велев Сусанне положить перо.
— Знаю, ваше величество, — отвечал он, — но и новость, с которой я пришел, особая.
— Вот как? Что-нибудь стряслось с нашей австриячкой?
— Увы, государыня, мое известие пострашнее. В Малой Польше снова чума. Даже в окрестностях Кракова кое-где подбирают покойников…
— Готовьте тотчас же повозки! — воскликнула Бона, вставая. — Едем в Неполомице. Санта Мадонна! Как это я сразу не подумала… Зараза всегда идет к нам со стороны Волыни или из Литвы. Пошлите туда немедля проворного человека. Пусть разыщет молодого короля да разузнает, здоров ли? В безопасном ли месте?
— Государыня!.. Здесь гонцу не управиться. Может, послать с ним Остою? Он бы внушил королю быть поосторожнее, не разъезжать по Литве из конца в конец, и письмам его можно доверять.
— Bene. Пусть едет, пусть попросит Августа чаще писать нам. Гонец должен бывать у нас через день. Нет, каждый день. Остоя пусть останется при короле, лучше, чтобы они были вместе. Ах да, Анна!.. Велите уведомить жену Остои, что если захочет, то найдет убежище у нас, в Неполомицкой пуще, а мужа ее я посылаю с важной миссией, быть может, надолго. Куда — пока не говорите.
— Когда прикажете ему выехать?
— Еще сегодня, засветло. Нет, пусть едет сейчас. Дайте ему надежных людей.
В тот же день, пополудни, в Неполомице двинулся торжественный кортеж, сопровождавший короля с королевой, в путь отправился и Остоя, захватив с собой для верности трех вооруженных слуг.
Приказания Боны исполнялись всегда точно и с большой поспешностью.
Тем временем молодой король не спеша осматривал расположенные неподалеку от Вильны замки и крепости и обратил внимание, что ни в Троках, ни в Лиде нет исправного, обученного гарнизона. Но многочисленные приглашения невольно отвлекали его, всем делам он предпочитал застолья во дворцах и замках местных вельмож, а военным смотрам — балы и светские забавы. Сидя за богатым пиршественным столом, он внимательно слушал, о чем идет беседа, за чье здоровье чаще всего поднимают кубки. Когда ужин подходил к концу, рыцари в своем тесном кругу нередко заводили разговор и о прекрасных литвинках, Август сразу уловил, что нравы и обычаи в Литве куда менее суровы, нежели в Короне. Вот взять, к примеру, Улану Мстиславскую, которая еще совсем недавно совершала набеги на соседей, аки лютый зверь бросалась на неприятелей. Или Анну из рода Радзивиллов, ставшую впоследствии княгиней Мазовецкой, чинившую суд и расправу над своевольным рыцарством, дерзкую и надменную, безудержным распутством подававшую дурной пример своим сыновьям, последним князьям варшавского замка. Да хотя бы и сейчас, разве не идет молва о свободных нравах супруги каштеляна Ежи Радзивилла, обеих его дочерей — Анны и Барбары? Барбара, вдова Гаштольда, живет безвыездно в Герайонах, словно грехи замаливает, а поместье после смерти последнего потомка Гаштольдов отошло теперь к Боне. Барбара, должно быть, хочет вывезти из замка все, что сумеет, потому и не спешит покидать родовое гнездо мужа. Ваше королевское величество ничего не слышали о Барбаре? Кто же не знает, что она хороша собой на удивленье, жизни радоваться умеет и в любви искусна? Говорят, что горда и надменна, но весьма неумеренна в наслажденьях. И хоть в жилах ее не южная кровь, ни одна из италийских дев жаром своим с ней не сравнится…