— Еще и это! И это!
Раздался звон, это разбилась стеклянная ваза, а потом на пол упал какой-то тяжелый предмет. Анна вздрогнула, отскочила назад. Из опочивальни доносился громкий крик — то ли плач, то ли стон:
Двери тихо отворились, и Алифио подошел к Паппакоде.
— Я не мог… Она не дала договорить. Есть еще новости. Император заявил, что не признает за польской королевой прав на наследство, хотя…
— Что — хотя? — удивился Паппакода.
— Герцогства Бари и Россано готовы признать вассальную зависимость от дочери своей повелительницы.
— Это добрая весть, — вставила словечко Анна. Паппакода возразил:
— От Кракова до Италии долгий путь. Чтобы принять решение, нужно ждать возвращения его величества. А Карл близко, в Испании, и давно борется с французами за итальянские герцогства. Уже покорил Милан, а теперь…
Все умолкли, потому что из-за двери опять донесся то ли крик, то ли стон:
После рождения нежеланной дочери и печальных вестей из Италии королева долго не покидала своих покоев. В мыслях своих она возвращалась в старый замок в Бари, к давнему величию и блеску рода Сфорца, когда-то владевшего Миланом, к блеску, который принцесса Изабелла Арагонская, ее покойная мать, ставила превыше всего. А она сама, Бона, беззаботно жила там, в окружении собственного двора, вызывая всеобщее восхищение своей грациозностью в танцах, искусной игрой на лютне и умением свободно говорить на языке древних римлян. На Вавеле за окнами стоял туман, а в это время над голубыми водами залива серебрились оливковые рощи, золотились на солнце фиговые деревья, на виноградниках осыпались гроздья с привядшими сладкими ягодами. Тогда она не умела ценить красоты того побережья, лучезарности италийского неба. Она всегда говорила своим придворным, что желает повидать иные края, мечтает стать великой, как ее дед, неаполитанский король, и, коль скоро в ее жилах течет кровь двух благородных родов — Сфорца и Арагонов, она создана не только для того, чтобы править, а для счастья — куда большего, чем выпало на долю ее матери. И вот она стала королевой одного из самых больших государств в самом сердце Европы.
Стало ли ее уделом счастье, о котором она так долго мечтала? Сигизмунд… Да, она не только научилась ценить, но и полюбила его. Быть может, не той любовью, которую воспевал Петрарка, боготворивший возлюбленную, но и этой любви было довольно, чтобы успокоить голос сердца, насытить плоть. И все же… Со дня ее приезда в Вавельский замок прошло четыре с половиной года, она стала матерью четверых детей, из которых только один Август удостоился великой чести: узнав о его рождении, принцесса устроила в Бари рыцарский турнир и богатое пиршество. Музыка и танцы бывали в этом огромном краковском замке очень редко, о рождении очередного младенца король обычно узнавал от гонца и не приезжал даже на крестины, а на этот раз, отбиваясь от татар и турок, долго даже не знал, что она дала своей, хорошо бы последней дочери имя матери Мадонны.