— Но зато он слишком ехиден! О чем говорится в его последнем стихе? Нету края лучше Польши.
Тощие, словно козы, синьорины приезжают сюда в заплатанных башмаках, но уезжают в жемчугах да бархате, даже когда идет война.
Бона сердито бросила кольца в ларчик.
— Как он сказал? Тощие, словно козы? Глупец! И при том весьма злобный! Нету края лучше Польши? О боже! В этих краях нет жемчугов и бархата, хотя, несмотря на беспрестанные войны, могли бы быть. Санта Мадонна! Когда я наконец-то перестану рожать, вечно рожать, я в моих владениях покажу им, как славно вспахивают, осушают болота. И тогда поля и леса приносят жемчуг.
А также и золото, золото, дукаты!
Она хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла, лицо ее искривила гримаса боли.
— Позови медиков. Подай мне руку. Я хочу лечь. Она всю ночь надеялась на то, что на свет спешит появиться брат Августа, но после того, как под утро придворный доктор объявил, что родилась еще одна дочь, Бона несколько дней не желала даже взглянуть на серебряную колыбель.
— Из всех детей ваших эта королевна больше всего походит на вас, госпожа, — пробовала смягчить ее гнев Марина.
— Что толку? Опять дочь! Третья. Это из-за нее гонец вместе с другими письмами привез и такое: „У нас тоже три“. „У них тоже!“ У каких-то там захудалых немецких князьков. Значит, дошло до того, что осмелились утешать… Меня, польскую королеву? Неслыханная наглость!
— Ваша высокочтимая матушка… — начала было Марина.
— Замолчи, я и так знаю, что она снова не приедет к нам на крестины. Как будто бы сама рожала одних сыновей!
— Может быть, принцесса больна?
- Больна?! И ты поверила? Хочет меня наказать. А я… Санта Мадонна! Нет, я этого не вынесу. Не вынесу!
Марина сделала камеристкам знак, и они одна за другой вышли из покоев. Приступы гнева у Боны проходили быстрее, когда она оставалась одна и не слышала суждений, отличавшихся от ее собственных. Но этот хмурый октябрьский день был для нее неблагоприятен: тотчас же, за дверями, камеристкам преградили путь Алифио с Паппакодой. Канцлер королевы был озабочен.
— Прибыл гонец, — сказал он, — привез вести из Бари, весьма дурные.
— Принцесса больна? Алифио склонил голову.
— Семнадцать дней назад матушка королевы скончалась.
— Умерла? О боже! — прошептала Анна.
— Вы сами скажете ей об этом? — спросил Алифио. Анна взглянула на молчавшую Марину.
— Я боюсь. С тех пор как родилась третья королевна, она всегда не в духе, не скрывает своего разочарования и гнева. Уж лучше вы, синьоры…
Минуту Алифио пререкался с Паппакодой, никто не хотел быть вестником несчастья. Но вот Алифио скрылся за дверьми опочивальни, и вскоре толпившиеся у дверей придворные услышали знакомый гневный голос: