С незапамятных времен известно, что предел есть у каждого, и люди всегда использовали это — пусть грубыми, ненаучными методами. Иногда чудовищное обращение одного человека с другим являлось следствием любви к жестокости как таковой, пугающей и притягательной. Гораздо чаще, однако, чистый садизм подчиняли бытовым, религиозным или государственным нуждам. Физические пытки и иные формы стресса применялись следователями, чтобы развязать язык упрямому свидетелю, духовными лицами — чтобы наказать неверных или заставить их изменить взгляды, секретной полицией — чтобы вырвать признания у людей, подозреваемых в антиправительственных настроениях. При Гитлере жертвами пыток и последующих массовых уничтожений становились биологические еретики — евреи. Для молодого нациста служба в лагерях смерти была, по словам Гиммлера, «лучшим способом увидеть в деле теорию низших существ и недочеловеческих рас». Антисемитизм, который Гитлеру привили венские трущобы, граничил с одержимостью, а потому стало неизбежным подобное возрождение методов, которые в свое время инквизиция применяла в борьбе с ведьмами и еретиками. Но в свете открытий Павлова и опыта, приобретенного психиатрами в ходе лечения жертв послевоенного невроза, эти методы кажутся возмутительным, гротескным анахронизмом. Стрессы, которых с лихвой хватит для обеспечения полного срыва, вплоть до помутнения рассудка, можно обеспечить методами, которые, оставаясь бесчеловечными, все же не являются физическими пытками.
Что бы ни происходило несколько лет назад, сейчас можно с уверенностью сказать, что на сегодняшний день полиция в странах с коммунистическим режимом нечасто прибегает к пыткам. За вдохновением они обращаются не к опыту инквизиции и СС, а к психологу и его лабораторным животным. Для диктатора и его полиции открытия Павлова имеют ряд важных практических применений. Если можно сломать центральную нервную систему собак, значит, так же можно поступить и с политическими заключенными. Надо лишь обеспечить стресс определенной интенсивности на протяжении определенного времени. В результате у заключенного разовьется невроз или истерика, и он будет готов признаться во всем, что пожелают его тюремщики.
Но одного только признания недостаточно. Безнадежный невротик совершенно бесполезен. Умному и практичному диктатору нужен не пациент психиатрической лечебницы, не потенциальная жертва расстрела, а человек, принявший его идеологию и готовый работать во имя «правого дела». Вновь обратившись к трудам Павлова, диктатор узнает, что на пути к окончательному срыву у собаки повышается внушаемость. Когда мозг собаки уже перестал нормально функционировать или вот-вот окажется на пределе, новые поведенческие модели легко прививаются и в дальнейшем оказываются практически неискоренимыми. Подобное обусловливание нельзя повернуть вспять: то, чему животное было обучено под воздействием стресса, останется неотъемлемой частью его сущности.