И Сергей Евгеньевич брезгливо оттолкнул от себя старшего пионервожатого пионерского лагеря 'Ленинец'.
Вас когда-нибудь насиловали? Нет? А оплёвывали, целясь прямо в глаза? Тоже нет? Повезло вам. А вот старший пионервожатый Когтев Олег Юрьевич, чувствовал себя так, будто с ним всё это проделали одновременно и не по разу. Ладонь жёг белый кусочек картона, но пальцы не разжимались, что бы уронить его в пыль, в грязь, туда, где ему самое место. Щёки горели от стыда, скулы сводило судорогой и губы, едва разжимаясь, выплёвывали ругательства. Не мат, нет. Олег ни когда бы себе этого не позволил, но вот гады, сатрапы, сволочи и мерзавцы сыпались из его рта непрерывным шипящим потоком. Прекратил он ругаться только у ворот лагеря. Слепо поглядел на вновь приветствующих его пионерским салютом дежурных, механически шевельнул рукой, отвечая, а потом на полушаге развернулся и уставился на удивлённо глядящих на него юных существ в чёрных шортах и белых рубашках. Один из дежурных звонко шмыгнул носом и несмело улыбнулся, глядя на застывшего на месте старшего пионервожатого.
И вот о таком же мальчишке он должен будет докладывать этой сволочи в погонах? Нет, он не будет! Или будет? Светка со свету сживёт из-за очереди, про Гульнару ей уже рассказали доброжелатели. Но и это не смертельно, а вот самиздатовская перепечатка…. Это конец всей его жизни, уголовный срок, лет пять, точно. Кто рассказал, кто предал? Сергеич? А какая сейчас разница!
Олег улыбнулся сопливому дежурному и, распрямившись, твёрдо вскинул руку пред лицом, чётко отдавая салют.
Я буду звонить вам, товарищ капитан, буду. Но вот только услышите ли вы от меня то, что хотите?
Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги и наблюдая за суетящимися по палате моими будущими, возможно, приятелями, друзьями или врагами и переваривал впечатления от увиденного. Занимался этим тщательно и не торопясь. За простыней, пододеяльником, наволочкой и куском ткани, лишь по недоразумению зовущимся полотенцем, я не пошел – всё с собой привёз. Ненавижу серые, плохо выстиранные тряпки с фиолетовыми штампами в уголках и ткань в клеточку, первый бритвенный прибор всего советского юношества. Или новые, белые, но накрахмаленные до жестяной твёрдости, усладу индийских йогов. Сами на этом спите и этим вытирайтесь. Достаточно того, что я не развернулся и не уселся обратно в громыхающее чудовище под названием автобус, узрев ровные ряды унылых бараков выкрашенных шаровой краской с окнами веранд, напоминающими заклеенные газетными полосками окна городов времён Второй мировой. Центральная, закатанная в серо-чёрный асфальт аллея. Асфальт её неровный, с трещинами, расчерчен белыми полосами с цифрами и украшен двумя лаконичными надписями – старт и финиш. Лобное место с трибуной, деревянным значком пионерии на её лицевой стороне и покрашенным серебрянкой флагштоком навевало смутное ощущение неприязни. Неприкаянные души пионеров, 'казнимых' на общей линейке, изливали негатив?