— Я? — Сириск улыбнулся. — Я просто человек, гражданин Херсонеса. И меня, судя по всему, скоро казнят.
— За что? — до мальчика вдруг дошла ужасающая реальность его слов. Он испуганно уставился прямо в глаза Сириску и, не мигая, смотрел так и молчал.
— Мой друг Тимон считает, что один человек не должен отбирать у людей всю власть над ними. Подобно нашему правителю Эвфрону. И твоему отцу Агару. Он считает, что люди должны всем миром решать наиболее важные вопросы. У нас это называется демократией. Греческий язык ты, я вижу, знаешь. А значит, понимаешь значение этого слова. Наш правитель Эвфрон силой захватил всю власть в городе. Вот за это-то Тимон и напал на него с ножом. И ранил его.
— Ну и глупец! — Скилур гордо поднял голову. Он произнес эти слова тихо и уверенно. — Глупец! Ибо нет человека без головы. И нет стрелы без наконечника. И нет табуна без вожака. И нет народа без царя!
Взрыв гнева взметнул Сириска на ноги. Рука сама поднялась для удара. Но Скилур даже бровью не повел. И рука сама собой медленно опустилась на скамью.
— Прости, — наконец медленно проговорил мальчик. — Он был твой друг… Он отдал жизнь за то, во что верил. Я поступил недостойно.
Сириск вновь сел на скамью, они долго молчали.
— Ты не по годам умен, — тихо сказал Сириск, когда оба успокоились.
— Все так говорят. — Скилур встал, отошел в свой угол. — Иди сюда, тут есть солома, — сказал он тихо.
— Спасибо. — Сириск вдруг понял, что время, отпущенное ему, быстро уходит. Он взял стиль, открыл пиксиду, расправил пергамент. И написал своим четким каллиграфическим почерком:
«Верховному правителю Евфрону Сириск шлет привет!
Мы учились с тобой, Евфрон, у одного учителя. И если ты помнишь, он учил нас многому. Но главное, что он повторял всякий раз, были слова: „Человек — не зверь. Это нечто, совсем отличное от волков, тигров и гиен. Человек — это нечто совсем иное по своим качествам. А значит, и жизнь его, и логика дел его, и ход мысли его, человеческие“. Неужели ты, Евфрон, заставишь этих палачей бить меня? Чтобы я из страха и из-за боли оговорил невинных людей? Ты знаешь и меня, и Тимона. Жив ли он? Понимаешь ли ты, что его поступок — это дань его личной убежденности, что не может один человек управлять всеми. Это — тирания. Это делает людей жвачными животными. Это убеждение не только его, но и большинства херсонеситов. Всем понятно: сейчас идет война, и демократия не уместна. Она даже опасна. Но разве ты сам веришь в то, что власть, сладкий вкус которой имеет привкус крови, можно вернуть народу? Тем более что мир со скифами далек, как никогда. И наступит ли он когда-либо? Тебя, наверное, поразил мой поступок — отказ от почетного золотого венка победителя? Но пойми, ты же умен. И не можешь не понять, что чем более мы будем бить скифов, тем сильнее будет подниматься на нас вся степь! Скифы, сираки, меоты, сарматы, меланхлены, тавры! Я уже не говорю об андрофагах. И сколько их еще? И сколько надо пролить крови, чтобы понять: все усилия надо приложить для мира, для торговли, для взаимопонимания, для уважения. И это — возможно и достойно. Ты скажешь, это смешно. Ты скажешь все скифы — воры, убийцы, кочевники. Но знакомство с некоторыми из них убедило меня, что они такие же, как и мы. Они также любят своих жен, также лелеют своих детей, также жаждут добра и мира. А может быть, причина в том, что как их, так и нас кто-то или что-то натравливает друг на друга. Кто вспомнит, кто более виноват в этой войне? А когда пролилась кровь — за этой гранью месть и хаос. И уже ничего нельзя изменить. Как же быть в этом мире человеку разумному? Если ты не будешь воевать — ты прослывешь трусом и изменником. А убивая врагов, ты рискуешь убить столь же прекрасного человека, как твой лучший друг.