А вскоре состоялся суд.
— Пятнадцать лет лишения свободы! — огласил приговор председательствующий.
Никто не прислушался к сказанному Вероникой в последнем слове. Обвинитель сально посмеивался.
И охрана, взяв девушку под стражу, вывела ее из зала суда в зарешеченную машину.
— Держись, дочка, адвокат обещался до Москвы дойти, но вызволить тебя, — плакал отец, прощаясь. Мать и вовсе не могла говорить. Колючий ком сдавил грудь, дышать было нечем.
— Особый режим по первой судимости? Ого, вот это пташку нам подбросили! Видать, совсем отпетую! — оглядел начальник спецчасти Веронику и предупредил зловеще:
— Но у нас не похорохоришься! Живо шею свернут! Тут всех обламывают! Давай, усмиряй дурной норов! Если доживешь, на свободу человеком выйдешь, гнида!
Колыма… Наверное, потому здесь никогда не цвели цветы и не бывало тепла, что всякий день умирали в зоне женщины, девушки и подростки… Начало всех начал. Старые и молодые…
Они вели трассу… Заключенным этой зоны давали лишь самые трудные участки будущей дороги, которую тянули от Магадана аж за Полярный круг — через болота и горы. Никто не делал скидок на пол и возраст. Норма выработки для женщин была такой же, что и для мужчин. Те же ломы, кирки, лопаты, та же спецовка-брезентовка, одна на два года, да кирзовые сапоги, преимущественно сорок третьего размера.
— Велики? Не вывалишься, коль жить захочешь! — осклабилась баба, выдавая Веронике спецовку, и добавила: — Если где застрянешь, легче выскочишь. А потеряешь их на ходу, босиком будешь вкалывать…
Уже на следующий день ее вместе с другими погнали на трассу.
Поначалу было терпимо. Но к концу дня лом показался непомерно тяжелым. И скальный грунт уже не откалывался кусками. Лишь мелкие брызги вылетали из-под лома.
— Не сачкуй! Вломлю, если норму не сделаешь. Из-за тебя вся бригада баланды не получит на ужин! — пригрозила желтолицая злая баба-бригадир.
— Не получается ломом!
— Хоть зубами грызи или хварьей колоти, а чтоб норму сделала! Иначе пришибем здесь! Нам нахлебники не нужны! — бросила та через плечо, уходя.
Вероника из последних сил долбила скалу. До тех пор, пока — нет, не из-под лома, — а перед глазами не поплыли-замелькали разноцветные огни. Упала, потеряв сознание. Пришла в себя от зуботычин и пощечин. В тот же день ее избили в бараке бабы. Из-за нее им на ужин дали лишь по куску хлеба.
На следующий день повторилось то же самое. Зэчки пригрозили убить, если Вероника и сегодня не справится с нормой.
И она остервенело, без остановки, долбила и долбила грунт. Какой там обед или отдых? Бабы на нее волчьей стаей смотрят. Им наплевать, что лом примерзает к ладоням, снимая кожу до крови. Не у нее одной, у всех болит, но молчат. А у нее слезы горохом сыпятся. Не понять, чего больше, — грунта или слез?