— Эй! Красотки наши! А ну, вломите этой бабуле! Чтоб не лезла к вашим хахалям никогда! Отшибите у ней все, что чешется и зудит! Пусть не возникает среди мужиков и засохнет от зависти!
Малолеткам не стоило повторять дважды. Они налетели на Ольгу ураганом. Сбили, смяли, запинали, измолотили дочерна. Ольга не могла сама встать на ноги и валялась среди двора жалким мятым комом. Вся одежда на ней была изорвана в клочья. Тело в синяках и шишках ныло, но еще больше угнетало то, что ее высмеяли, унизили при всех..
Чуть отлежавшись, Ольга собралась с силами и на карачках уползла домой. В этот день она впервые за последнее время лежала в постели одна, в темноте. Даже Свечу не захотела зажечь.
Какою бесконечно длинной показалась ей ночь! Баба успела обдумать и взвесить все. Она поняла, что воры уже не придут к ней никогда, утешатся с новыми, молодыми сучонками. О ней забудут. И она снова останется ненужной никому. Разве только бомжи, выпив лишнего, могут забрести случайно. Но они не нужны ей! Кусает баба губы, превозмогая боль:
— Господи! Как дожить до утра? — Стонет в темноте, шаря кружку воды. И вдруг слышит, как скрипнула дверь. Кто-то вошел в дом.
— Ольга! Ты живая? Чего впотьмах бедуешь? Иль сил не стало свечу зажечь? Чего хнычешь, курья башка? Сама кругом виновата! Нече хороводиться со всеми подряд. Хварью всегда в узде, как собаку на цепи, держать надо! А ты что утворила? Худче сучки в кобелиной своре закрутилась. Вот и получила. Вломили тебе, чтоб помнила про бабью честь! — выговаривал ей Федот зло.
— А кто вломил? Эти суки покруче меня!
— Ништяк! Придет и их время! Бабий век короткий, как дитячий сон. Не успеешь доглядеть, старухой сделалась. А вокруг пусто, как на погосте. И ни единой родной души. То Божье наказанье за грехи да распутство. Коли не образумишься, сгинешь вовсе. Никто тебе не поможет. Сама себя с грязи выволоки — за волосы и Душу…
Они еще долго говорили в ту ночь. Спорили, ругались. Дед стыдил Ольгу. Напоминал, какою та пришла в деревню.
— Я враз понял, что ты крученая. Но не оттолкнул, не прогнал помирать в ночи на холоде. У себя в избе оставил. Думал, все поймешь, угомонишься, перебесишься. Ты ж, что сука в течке, всякий стыд растеряла! Иль ничего не осталось в тебе, окромя срама?
Ольга после ухода старика до утра не сомкнула глаз. А встав с постели, взялась убирать в доме, все еще охая, жалуясь каждому углу на нестерпимую боль:
— Отгуляла свое. Вон как отмудохали сикухи. А эти кобели! Никто не вступился. Так мне, дуре, и надо. Верно дед говорил, по крученой шее лишь веревка плачет…