Никита снял сапоги и куртку. Сел у окна к столу. Закурил. Холодность матери обидела.
«Отвыкла от меня. Намучилась», — пытался оправдать мать. Та присела напротив.
— Надолго ль воротился в этот раз? — спросила сухо.
— Насовсем!
— А как же с Дуняшкой поладишь? Она с мужиком и дитенком со мной живут. Не дают сдохнуть. Кормят, одевают. Я внучонка гляжу, держу дом. Где тебя определить и не ведаю. Разве вот на печке, на лежанке спать станешь?
— Где ж сама Дунька? Что не покажется? Иль заспалась?
— Нынче у свекрови ночуют. Утром объявятся! Им же на работу враз. Завтра вечером все обговорите.
— Расскажи, как жили без меня? Где все младшие? Куда подевались?
— Все путевые, окромя тебя! В городе учатся. Кто в школе, другие в училищах, техникумах. Дуняшка и та теперь акушерка. При деле. И мужик у ней грамотный — заведует коровником, свиньями. Ветврач!
— А племяннику сколько исполнилось?
— Второй год ему. Уже на своих ногах. Бегом носится, не удержишь.
— Чего же не написали мне, что Дуняшка замуж вышла?
— А уж и не думали, что живой воротишься.
— Это почему?
— Ну чему удивляться? Ты с зоны в зону прыгал. Там, серед тюремщиков шутейно можно шею сломать.
— Эх, мать! Выходит, никто меня тут не ждал.
— А чего скулишь? Ждут путних. А мы с тебя сколько сраму набрались? На всю деревню прослыли душегубами, злодеями. Сколько слез пролито. Дети от позору с дома разбежались. Все ты — со своим озорством.
— Неужель, по-твоему, простить стоило Торшиху, смолчать ей?
— Мы ж молчали! Все эти годы. И вишь, тихо, все живы и здоровы, целы, — упрекнула мать.
— Как у мыши в жопе жили все годы! Хоть темно и вонюче, зато тихо. Пусть даже в морду плюют, можно вытереться и дышать под хвостом дальше! А то, что имя отца, всей нашей семьи какая-то свинуха в грязь втаптывает, на это наплевать?
— Бог — судья каждому! Видать, лучшего мы не достойные. А Торшиху не моги базлать, коли в доме при семье жить надумал. Она нынче депутатка! Во все в начальство вылезла! Ее даже в Москву на выставку возили!
— Зачем? Такую уродищу! Людей пугать? — изумился Никита.
— Яблоки и груши, какие вырастили, возили напоказ. Она при них была, — вздохнув, мать стала накрывать на стол.
Картошку с капустой, огурцы и помидоры, сало и грибы поставила перед сыном.
— Ешь, этого у нас хватает. Все простецкое, свое. Да ведь в тюрьме, поди-ко, и того не видал? А жил бы тихо, тож семью имел. И детей! Имя говоришь? Нам сколько ни старайся, Торшиху не переплюнуть. У ней горло шире бочки! Его всей деревней не заткнуть. И председатель у ней на поводу. Что скажет ему, то он сделает. Понял?