Негромко фыркнув, я самым некрасивым образом сбежала в лес. Тщательно попетляла по округе. Запутала, как могла, следы. Отыскала себе уютную и абсолютно пустую полянку, забилась под густой орешник, поджала под себя ноги и мрачно уставилась прямо перед собой, уже жалея, что предоставила Ширре возможность выбирать. Будь моя воля, прямо сейчас бы сорвалась с места и ушла в Приграничье, оставив шумных попутчиков довершать свой путь в гордом одиночестве. Но нет, мне нужно было трусить и проявлять нерешительность, перекладывать ответственность на чужие плечи, когда требовалось проявить твердость. А теперь — вот, расхлебывай давай, девица, последствия своей глупости. Сиди теперь, терпи и мирись с тем, что на тебя стали обращать внимание. И думать забудь о том, что в этой темноте мохнатый преследователь не найдет по запаху. Найдет. Из-под земли достанет, хоть на краю света отыщет — такая уж у него звериная натура. Хотя упрямства, честно сказать, будет побольше, чем у иного смертного.
Я окончательно погрустнела, неожиданно ощутив себя в этом мире беспечного веселья совсем чужой. Ну, что поделать, если я не привыкла к бурным изъявлениям чужой благосклонности? Не люблю шумихи вокруг себя? Не стремлюсь к компании и выслушиванию чужого мнения? Да, меня утомляют слишком общительные люди. Да, откровенно нервируют расспросы, беспокоит чужое любопытство, откровенно пугает сама мысль о том, чтобы подпустить кого-то ближе, чем на несколько шагов, не говоря уж о большем. Это Ширру я подпускаю вплотную, но лишь от того, что он умеет молчать и его никак нельзя отнести к людям. С ним у нас совсем иные отношения, которые никогда не заведут меня в тупик и не потребуют мучительных объяснений. Я могу не бояться, что в один прекрасный день проснусь, и он испугается моей настоящей внешности — сам, небось, не писаный красавец, а при виде его зубов где-нибудь в глухом лесу, темной ночкой, да под круглой луной можно точно рехнуться от страха. Или на всю жизнь остаться седым, писающимся в постель заикой, потому как это жуткое зрелище даром ни для кого не проходит. Не зря эльфы до сих пор в себя прийти не могут — так и ходят, как в воду опущенные. Одни тени от них остались, да и те могут вскоре пропасть.
— Трис? — вдруг послышался невдалеке чей-то голос. — Где ты?
Я обреченно закрыла глаза: снова Лех… ну вот, накликала. Мне только этого не хватало, хотя, конечно, могу его понять — после того, что я устроила в Ладогах, надо думать, что ему будет неуютно рядом со мной. Сомнения и вопросы наверняка гложут изнутри, и я даже предполагать не хочу, сколько времени ему потом пришлось оправдываться перед товарищами и друзьями, доказывая, что в ту ночь не хотел сотворить со мной ничего плохого. Между нами говоря, он бы просто не смог сотворить ничего этакого — ни я, ни его совесть не позволили бы. Но людям же не докажешь, пока во всеуслышание не заявишь, да и взгляды на него нет-нет, да и бросали косые, словно ожидая, что с моим возвращением что-нибудь произойдет непредвиденное.