– А толку с них, если рынок разорился? – возразил ему кто-то из братьев. – На гвоздик в сортир повесить?
– Все равно, хоть сколько-то за них, а выручим, – сказал Федор. – Не может такого быть, чтобы они совсем ничего не стоили! С паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Извините, что я опять вмешиваюсь, – нежно пропела я и нанесла им последний удар: – И акций у Семена уже тоже нет!
– Да что же это творится?! – заорал, сорвавшись, Федор – прежде он, сознавая свою ответственность и старшинство в семье, старался выглядеть солидно. – Он и их потерял?!
– Увы, да, – подтвердила я. – Он не смог оплатить квартиру для Ивана деньгами со счетов рынка, потому что главный бухгалтер отказалась эту платежку подписывать, и тогда Семен не придумал ничего лучше, чем взять ссуду в банке. Только вернуть ее он вовремя не сумел, вот без акций и остался.
– Так у него квартира есть? – воскликнул кто-то из Андреевых. – Вот вам и деньги!
– Да нет у него квартиры, – объяснила я. – Не срослось там что-то, а деньги он уже потратил.
В обрушившейся на комнату мертвой тишине все медленно повернулись к Семену, который сидел, обреченно повесив голову, и молчал – да и что он мог сказать?
– А скажи-ка ты мне, Семка, – подал наконец голос Федор. – Как это ты умудрился все, что Клава десятилетиями наживала, за три месяца спустить?! Может, это талант у тебя такой? Может, мы чего-то в тебе не разглядели? Ты не стесняйся, говори, а мы, дураки, тебя, умного, послушаем! Ты посоветуй нам, что теперь с этими бумажками делать? Может, действительно в нужнике им самое место? Кто их теперь у нас купит?
– Я! – раздался спокойный женский голос.
Мы все вздрогнули от неожиданности и быстро повернулись – в дверях стояла Клавдия Петровна! С момента ее ранения прошло всего три месяца, но в ее внешности ничто уже не напоминало о перенесенных ею страданиях – видно, у очень хороших врачей она лечилась. Ухоженная и холеная до невозможности, элегантная до изысканности, в сиянии своих бриллиантов – теперь уже точно своих! – она сейчас выглядела даже лучше, чем в июле, по крайней мере, вид у нее был совсем другой: уверенный в себе и полный достоинства. Она уже ничем не напоминала ту недалекую бабенку с претензиями на гламурность, какой я ее запомнила, а уж о ее взгляде и говорить не приходилось – он был холодным, спокойным и презрительным. Но она была не одна: на ее руку опиралась очень пожилая женщина, с хорошей стрижкой, с красиво окрашенными волосами, накрашенными же губами и свежим маникюром, чей вид тоже дышал властностью.
– Ты жива?! – потрясенно воскликнул Семен.