Так-так-так.
Две недели, сказал Браун, или, может статься, целых шесть. Все равно. В Талле были календари, и там человека в черном помнили из-за старика, которого тот исцелил мимоходом. Из-за обычного старика, умиравшего от травы. Старика тридцати пяти лет. И, если Браун не ошибся, с того времени человек в черном сдал позиции. Но на очереди была пустыня. То есть ад.
Так-так-так.
– Одолжи мне крылья, птаха. Расправлю их, да полечу к горячим источникам.
Он уснул.
3
Браун разбудил его через пять часов. Уже стемнело. Единственным освещением было тусклое вишневое сияние кучки углей.
– Твой мул околел, – сказал Браун. – Обед сготовился.
– Как?
Браун пожал плечами.
– Испекся и сварился, как же еще? Ты что, очень разборчив?
– Нет, я про мула.
– Просто лег, и все. Похоже, лет ему было немало. – И с извиняющейся ноткой: – Золтан выклевал ему глаза.
– Ага. – Этого следовало ожидать. – Ладно, ничего.
Браун вновь удивил его, когда они уселись подле накрытого вместо стола одеяла, попросив краткого благословения: дождя, здоровья и стойкости духа.
– Ты что же, веришь в загробную жизнь? – спросил стрелок у Брауна, когда тот бросил ему на тарелку три горячих кукурузных початка.
Браун кивнул.
– По-моему, это она и есть.
4
Бобы походили на пули, кукуруза была жесткой. Снаружи, вокруг расположенных вровень с землей карнизов, гнусавил и тонко подвывал торжествующий ветер. Стрелок ел быстро, жадно и выпил четыре чашки воды. Не успел он съесть и половины, как у дверей раздалась автоматная очередь быстрых постукиваний. Браун встал и впустил Золтана. Птица перелетела через комнату и угрюмо нахохлилась в углу.
– Музыкальная еда, – пробормотала она.
После обеда стрелок предложил хозяину табак.
«Сейчас. Сейчас он спросит».
Но Браун не задавал вопросов. Он курил, глядя на угасающие угли костра. В землянке уже стало заметно прохладнее.
– И не введи нас во искушение, – внезапно апокалиптически промолвил Золтан.
Стрелок вскинулся, как от выстрела. Он вдруг уверился, что все это – от начала до конца иллюзия (не сон, нет; наведенная чарами греза) и этими символами, такими дурацкими, что зло берет, человек в черном пытается что-то ему сообщить.
– Ты бывал в Талле? – неожиданно спросил он.
Браун кивнул.
– Когда шел сюда и еще раз, когда продавал кукурузу. В тот год пошел дождь. Шел он, должно быть, минут пятнадцать. Земля будто раскрылась и впитала капли – через час было так же бело и сухо, как всегда. Но кукуруза… Она росла прямо на глазах. Это бы еще ничего. Но ее было слышно, словно дождь дал ей голос. Только радости в этих звуках не было. Она словно вздыхала да стонала, выбираясь из-под земли. – Браун замолчал. – Вышло у меня этой кукурузы лишку, я взял ее да продал. Папа Док говорил, дескать, сам продаст, но он бы меня надул. Вот я и пошел.