Я не мог заставить себя двинуться к выходу, поэтому рискнул направиться по проходу в обратную сторону. Никто на меня не бросился, но не было недостатка в пронизывающих взглядах, зловещем бормотании и, несомненно, проклятиях, хотя Фестус Лемминг заговорил вновь.
Нет нужды повторять или комментировать сказанное им, за исключением того, что оно было еще хуже прежнего. Если вам кажется, что хуже некуда, то вы ошибаетесь. Об истинных глубинах порочности этого человека я только начал подозревать. Он вновь распространялся о блудодеях и развратниках, когда я, пятясь, добрался до первого ряда деревянных скамеек, лишенных спинок.
Я чувствовал бы большую уверенность в спасении, добравшись до самого конца прохода, но меня обуяли сомнения. Ибо Фестус, пригвоздив к позорному столбу блудодеев и развратников в целом, перешел на конкретные личности. Мне незачем объяснять, на кого именно.
Самым скверным было то, что этот человек напрямую не лгал относительно меня — он брал истинные факты и превращал их неизвестно во что. Разумеется, у меня есть недостатки. Признаю, что их даже очень много. Я люблю женщин и иногда в самом деле блужу и развратничаю — даже не только иногда. Но в устах Фестуса Лемминга это звучало поистине жутко.
Согласно ему, я был порождением адской бездны — возможно, младшим по чину демоном, но прочно связанным с силами тьмы и движимым сатанинской похотью — человеком, совершавшим самые грязные преступления, растлевая мужчинам умы, а женщинам — другие места. Последние слова он не произносил, но я бы покраснел, цитируя полностью его высказывания о «волосатых бедрах похоти», «сладостной, непорочной наготе» и «чистоте и невинности, поруганных…», ну, скажем, слюнявым обезьяночеловеком, а я краснею не так легко.
К тому времени я оказался в полумраке возле жемчужно-серого занавеса, нервно озираясь в поисках выхода, не требовавшего нового путешествия по проходу. Некоторым это может показаться излишним. В конце концов, какой вред могли причинить мне в церкви? Всем известно, что большинство добрых христиан преисполнены любви, сострадания и милосердия, а то, что эти люди — добрые христиане, было невозможно отрицать. Как, впрочем, и то, что в их глазах я был неверным.
Поэтому я как безумный высматривал выход, пока не обнаружил в углу маленькую узкую дверь, не открыл ее и не выскользнул во внешний мир, который казался странным образом сузившимся.
Сев в свой дорогой «кадиллак» (которому явно не суждено было попасть на небо), я включил зажигание и, пока мотор работал вхолостую, бросил быстрый взгляд на записку Друзилле от Эммануэля Бруно. Все было ясно как день. Я знал, где искать Бруно с момента маленького озарения, постигшего меня во время окончания хорала, которое произошло, хотя в это нелегко поверить, всего чуть более пяти минут назад. С того момента, как я вошел в церковь Второго Пришествия, прошло только полчаса. Было без нескольких минут половина одиннадцатого вечера 14 августа.