Поэтому, когда начали поступать сообщения о супругах, удовлетворяющих друг друга до изнеможения после приема обоими или одним из них эровита в течение нескольких недель, о постепенном пробуждении чувственности у людей, годами пребывавших в полной сексуальной апатии, о чудовищных оргиях в домах стариков (последнее большей частью оказывалось выдумкой), то не приходилось удивляться, что озабоченные подобными явлениями стали твердить о необходимости остановить распространяющее зло, покуда мертвецы в моргах не начали оживать и пожирать друг друга похотливыми взглядами. Мертвецам лучше оставаться мертвыми, ибо к чему возвращать себе жизнь, чтобы потерять ее вновь?
Такие доводы кого-то убеждали, а кого-то — нет. Но когда выяснилась способность эровита к усилению сексуальных желаний и возможностей — иными словами, поднятию на недосягаемую высоту низменных сторон человеческой натуры, — все те, кто ненавидел секс, боялся его или относился к нему с подозрением, единодушно заявили протест.
Правда, за исключением Фестуса Лемминга, чей голос звучал громче всех и кто свирепо проклинал секс во всех позах и нюансах, в одежде и без оной, ссылаясь на авторитет Библии, никто публично не призывал без лишних отлагательств забить Эммануэля Бруно камнями до смерти.
Отдельные голоса в общем хоре уделяли не меньшее внимание, чем сексу, самому Бруно и созданному им эровиту. Все сошлись на том, что каждый атом зловредного зелья следует уничтожить, однако что касается Бруно, то они, будучи добрыми христианами, не могут полностью согласиться с предложением Лемминга. Конечно, с Бруно было необходимо что-то делать, но людские умы были не в состоянии придумать ничего достаточно ужасного, предоставив действовать Богу.
Священники, пасторы, проповедники, попы всех мастей голосили с тысяч церковных кафедр и подиумов, вначале каждый сам по себе, потом единым оглушительным хором. Церковь заговорила громовым голосом и, как обычно, сказала «нет!».
В предельно сжатом виде смысл проповедей сводился к следующему: коль скоро секс в любом случае является весьма сомнительной добродетелью, а его безудержный разгул просто очень плох, значит, эровит, ведущий к такому разгулу, столь же плох, а Эммануэля Бруно, следует предать анафеме.
В последние четыре или пять недель, помимо всеобщего шума из-за эровита, два имени склонялись на все лады, возможно, в большей степени, чем любая другая пара имен в аналогичный промежуток времени за всю историю человечества. Первым, разумеется, было имя Эммануэля Бруно. Вторым — имя его главного оппонента, ныне наиглавнейшего представителя Бога и его ангелов — Фестуса Лемминга, но к Фестусу мы вернемся позже.