Пауза.
И кажется, когда добрая половина кружки безвозвратно исчезла в моих недрах, я высказался внезапно, внезапно высказался и услышал… отзвук, да, иначе не назовешь, отзвук, подобных которому…
Херст. Что он пил?
Спунер. Как?
Херст. Что он пил?
Спунер. Перно.
Пауза.
И приблизительно в этот миг я интуитивно убедился, что он наделен ясностью духа в такой степени, подобной которой я никогда не встречал.
Херст. Что он сказал?
Спунер изумленно взирает на него.
Спунер. Вы полагаете, будто я помню, что он сказал?
Херст. Нет, не полагаю.
Пауза.
Спунер. Что он там сказал… после стольких лет… это ни так, ни сяк не относится к делу. Что он сказал — неважно; а, по-видимому, то, как он сидел, — вот что осталось со мною на всю жизнь и, это уж я вполне уверен, сделало меня таким, каков я есть.
Пауза.
И вас я встретил нынче вечером в том же заведении, хоть и за другим столиком.
Пауза.
И как тогда я был им поражен, так теперь поражен вами. Но останусь ли я поражен вами до завтра, как остался поражен им доныне? Ведь пораженье поражению рознь.
Xерст. Не могу вам сказать.
Спунер. И никто не сможет.
Пауза.
У меня к вам еще один вопрос. Вы себе представляете, откуда я черпаю силу?
Херст. Силу? Нет, не представляю.
Спунер. Меня никогда не любили. Вот откуда я черпаю силу. А вас? Когда-нибудь? Любили?
Xерст. Да нет, вряд ли.
Спунер. Однажды я заглянул в лицо своей матери. Оно выражало не что иное, как безграничную злобу. Мне еще повезло, что хоть жив остался. Вы, конечно, полюбопытствуете, чем я заслужил такую материнскую ненависть.
Херст. Описались.
Спунер. Совершенно верно. И сколько лет, как вы думаете, мне было в то время?
Херст. Двадцать восемь.
Спунер. Совершенно верно. Впрочем, я вскоре покинул родительский кров.
Пауза.
Должен сказать, что моя мать по-прежнему остается неотразимой женщиной во многих отношениях. Пышней, чем у нее, не бывает.
Херст выжидательно смотрит на него.
Булочек с изюмом. Пышнее не бывает.
Херст. Вы не будете так любезны налить мне еще глоток виски?
Спунер. Разумеется.
Берет стакан, наливает в него виски, протягивает Херсту.
Пожалуй, настало время представиться. Меня зовут Спунер.
Херст. А-а.
Спунер. Я стойкий приверженец искусств, в особенности поэтического искусства, и наставник молодежи. Я держу открытый дом. Ко мне приходят юные поэты, читают мне свои стихи. Слушают мое мнение, пьют мой кофе, причем бесплатно. Допускаются женщины, некоторые из них поэтессы. Некоторые — нет. Мужчины тоже не все поэты. Большей частью нет. Но окна в сад распахнуты, жена моя разливает оранжад по фужерам, звенят кубики льда, летний вечер, то один, то другой юный голос разольется в балладе, юные тела простерты в сумеречном свете, жена моя скользит из тени в тень в своем длинном платье — какой в этом вред? То есть кто может нас в чем-либо упрекнуть? Какой укор можно обратить к тому, что является, au fond