Офицер быстро взял себя в руки. "Я не пытался вызвать в вас сочувствия, сказал он, -я знаю, что тех времён сегодня не описать. Машина, несмотря ни на что, работает и говорит сама за себя. Она говорит сама за себя, даже когда стоит совсем одиноко в этой долине. И в конце труп падает всё в том же непостижимо мягком полёте в канаву, даже если вокруг неё, как бывало раньше, и не роятся, уподобляясь мухам, сотни людей. Тогда мы были вынуждены обнести канаву забором; его давно снесли."
Путешественник пытался отвернуть от офицера лицо и бесцельно осматривался по сторонам. Офицер же думал, что он оглядывает пустынную долину; поэтому он взял его за руки, повернулся вокруг него, чтобы охватить направления его взглядов и спросил: "Видите, какой позор?"
Но путешественник молчал. Офицер на минутку отстранился от него; с широко расставленными ногами, руки на бёдрах, он недвижно стоял и смотрел в землю. Потом подбадривающе улыбнулся путешественнику и сказал: "Я вчера был рядом, когда комендант вас пригласил. Я знаю коменданта. Я сразу же понял, чего он хочет этим приглашением добиться. Несмотря на то, что вполне в его власти было бы выступить против меня, он пока на это не решается, желая, по всей видимости, предать меня вашему суду, суду уважаемого иностранца. У него тщательный расчёт; вы второй день на острове, вы не знали старого коменданта и его круг мыслей, вы скованы европейскими воззрениями, возможно, вы принципиальнный противник смертной казни вообще, а такой, механизированной, экзекуции - в особенности, кроме того, вы видите, что экзекуция совершается без общественного участия, печально, на уже немного повреждённой машине - не может ли случиться так, что, принимая это всё во внимание вы (так думает комендант) сочтёте мой процесс неправильным? И если вы сочтёте его неправильным, вы не станете (я смотрю всё ещё с точки зрения коменданта) этого умалчивать, потому что вы же доверяете вашим множество раз применённым суждениям. Однако вам среди разных народов встречались разные своеобразности, и вы научились относиться к ним с уважением, поэтому вы, вероятно, не станете возражать изо всех сил против экзекуции, как вы бы, наверное, сделали у себя на родине. Но этого коменданту и не требуется. Одного мимолётного, даже случайного слова будет достаточно. Оно не должно даже соответствовать вашим суждениям, лишь бы оно совпадало с его желаниями. В том, что расспрашивать вас он будет с величайшей хитростью, я убеждён. А его дамы рассядутся вокруг и навострят ушки; вы скажете приблизительно: "У нас суд совершается по-другому," или "У нас осуждённый проходит через слушание перед судом," или "У нас кроме смертной казни есть и другие виды наказаний," или "У нас были пытки только в средневековье." Всё это замечания, которые правильны настолько, насколько само собой разумеющимися они вам кажутся, невинные замечания, не затрагивающие моего процесса. Но как их воспримет комендант? Я прямо-таки вижу его, нашего дорогого коменданта: как он отодвигает стул и торопится на балкон, я вижу, как его дамы устремляются за ним, я слышу его голос, - дамы называют его громовым - и как он говорит: "Великий исследователь с Запада, чьё предназначение проверять законность судопроизводства во всех странах, только что сказал, что наши процессы по старому обычаю - бесчеловечны. После такого суждения подобной личности я, конечно, не могу в дальнейшем терпеть эти процессы. Начиная с сегодняшнего дня я распоряжаюсь" - ну и так далее. Вы хотите вмешаться, вы этого не говорили, вы не называли мой процесс бесчеловечным, наоборот, согласно вашему глубокому пониманию, он представляется вам в высшей степени человечным и достойным человека, вы восхищены механизацией - но уже слишком поздно; вам не прорваться на балкон, заполненный дамами; вы пытаетесь привлечь к себе внимание; хотите кричать; но дамская рука закрывает вам рот - а я и творение старого коменданта потеряны."