Своеобразие взгляда Мандельштама — сквозь призму культуры, античной мифологии, сквозь игольное ушко своего «эллинизма» — выразилось в очерках в том, что он… как-то не «заметил» ни Врангеля, ни Деникина. «Мы должны быть благодарны Врангелю за то, что он дал нам подышать чистейшим воздухом разбойничьей средиземноморской республики шестнадцатого века», — пишет Мандельштам, совершенно произвольно оценивая и «эвакуацию», то есть горестный исход десятков тысяч русских людей из Крыма в 1920 году, как «радостный атлантический перелет». Безусловно, в реальности все недолгое существование Крыма при Врангеле непрерывно омрачалось тем фактом, отмеченным В. В. Шульгиным, что «там, за горлышком Перекопа, лежит море нищеты», что «этому пленительному полуострову нельзя разнеживаться» (В. В. Шульгин. «Дни. 1920». М., 1989, с.469).
Известная «разнеженность» Мандельштама — а проще говоря, чисто поэтическое, игровое восприятие суровейших ситуаций, людей, самой «улицы», картинных слободок Феодосии! — часть его душевного уклада, позиции «над схваткой». Современный читатель обязан этой «разнеженности» и прекрасными пейзажами Керчи и Феодосии: «от Митридата (горы в центре Керчи и на окраине Феодосии — В. Ч.), то есть древнеперсидского кремля на горе театрально-картонного камня», и не менее яркими историософскими «пейзажами», сомнамбулическими ландшафтами. Сейчас можно только удивляться явному бесстрашию поэта, создавшему такой мысленный пейзаж истории:
«Самое главное в этом ландшафте был провал, образовавшийся на месте России. Черное море надвинулось до самой Невы; густые, как деготь, волны его лизали плиты Исаакия, с траурной пеной разбивались о ступени Сената».
В сущности такое мировосприятие — вся Россия как Китеж-град, как Атлантида погрузилась на дно потопа! — ничем не отличается ни от галлюцинаций И. С. Шмелева в «Солнце мертвых» (1923), ни от печальной лирики М. Цветаевой («После России» и др.). Демонстративная «беззаботность» Мандельштама, его выбор героев для обозрения, описания — таков Мазеса (Моисей) да Винчи, художник и ремесленник, строивший отношения с людьми «на неопределенности и сладкой недоговоренности» — плохо скрывают его тревоги, предчувствия конца всей артистичной эпохи.
Путешествие в Армению
Явный автобиографизм этой путевой прозы («полуповести»), созданной поэтом в 1931–1932 гг., опубликованной в журнале «Звезда» (1933, № 5), отметили прежде всего недруги поэта из числа тех «канцелярских птичек», что писали в эти годы свои обвинительные доносы, «раппортички». «О. Мандельштама интересует не познание страны и ее людей, а прихотливая словесная вязь, позволяющая окунуться в самого себя, соизмерить свой внутренний литературный багаж со случайными ассоциациями… Писатель бронируется литературными предками», — писал Н. Оружейников («Литературная газета», 1933, № 28). Обвинение — «старый петербургский поэт-акмеист О. Мандельштам (ему в 1933 году было 42 года! —