) прошел мимо цветущей и радостно строящей социализм Армении» — имело роковые последствия: печатанье «Путешествия» было приостановлено.
В предыстории «полуповести», а скорее путешествия к библейским, средиземноморским истокам культуры — именно такова и Армения, «страна Наири» для Мандельштама — не только перевод стихотворения, «Пляска на горах» армянского поэта-футуриста Кара-Дарвиша в начале 20-х годов и просьба Н. И. Бухарина от 12 июня 1929 г. к С. М. Тер-Габриэляну, председателю Совнаркома Армянской ССР, принять поэта, «готового учиться армянскому языку», написать работу об Армении. В данном случае нет возможности перечислять людей из номенклатурных рядов, наркомов, директоров институтов, санаториев, педучилищ, историков, краеведов, помогавших поэту осуществить поездку, увидеть Севан, Эчмиадзин, многие древнейшие исторические памятники. Отметим лишь фигуру биолога Б. С. Кузина (1903–1973), встреченного Мандельштамом в чайхане во дворе мечети в Ереване, ставшего близким другом поэта, собеседником по многим проблемам естествознания. Знакомство с Б. С. Кузиным во многом помогло Мандельштаму создать одно из лучших его стихотворений «Ламарк» (1932) о своеобразном «нисхождении» сознания по лестнице эволюции до последней ступени.
Он сказал: природа вся в разломах,
Зренья нет — ты зришь в последний раз.
Он сказал: довольно полнозвучья, —
Ты напрасно Моцарта любил:
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил.
Этот «он», спутник в нисхождении к «кольчецам» и «усоногим», в расставании с Моцартом, — конечно, Б. С. Кузин.
Вероятно, важнее всего в «Путешествии» и в дневниковом цикле стихов «Армения», в котором возникает образ армянского языка («орущих камней государство», «дикая кошка армянская речь» и т. п.), — скрытая, может быть, бессознательная, но вполне понятная армянским друзьям, поддержка их усилий по сбережению святынь своей культуры. Нельзя забывать о том, что все 20–30-е годы под лозунгом строительства интернациональной культуры в Армении, как и в России, часто осуществлялась явная денационализация. Лучшие поэты и прозаики Армении (Аксель Бакунц, Егише Чаренц и др.) обязаны были бичевать как «химеры национальной ограниченности» даже образы «страны Наири» (древнее название Армении), выправлять сам язык, очищая его от архаизмов. Анна Ахматова переведет характерное для такой «перестройки» стихотворение Е. Чаренца «Наш язык»:
Мы затем коверкаем и душим
тот язык, что чище родников,
чтобы на сегодняшние души
не осела ржавчина веков.
Ширятся душевные границы.
И не выразят, чем дышит век,