— Чего молчишь?
— Если едет Иван Ильич, — сказал механик, который имел более разнообразный опыт жизни, чем молодой КВС, — то жди авантюры, мой капитан.
— Что он может сделать?
— Все, что угодно.
— Да, бояться ему нечего, — согласился КВС. — Пенсионер, кругом свои люди, сынок — начальник базы.
— Он был авантюристом до рождения начальника базы. Я думаю о другом. Почему не летит наш инженер? Впрочем, я его понимаю.
— Что понимаешь?
— Сейчас слесаря сделают работы на уровне самодеятельности, как в каменном веке…
— Как это?
— Очень просто. Был в тридцатые годы летчик Бабушкин, он был на льдине с челюскинцами. Он выстрогал из деревяшки ногу шасси для своего ероплана и улетел на материк. Наши сталинские соколы той же породы. Подцепят собачью нарту для парирования крена…
— На деревянной ноге мы не улетим.
— А если и улетим, то начальство спишет это самое дело на глупость стариков.
— Какое еще дело?
— ТАП.
— Кто будет поднимать самолет в воздух?
— Ты, конечно, мой капитан, если вовремя не спрячешься. Прятаться лучше под кровать или под брезент. — Механик показал на пол.
— Но я лично заинтересован в том, чтоб самолет перегнали.
— А я думаю, что лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь мертвецом.
— Кому тогда поднимать самолет?
— Махоткин старый полярный ас — пусть и поднимает.
— Он на этой технике не летал.
— Взлетит. А если жить захочет, то и сядет.
— Что ты плетешь?
— Думаю, что тебе, мой капитан, волноваться нечего. Со дня на день «наука» ожидает подвижку льдов, и тогда наш воздушный корабль составит компанию ранее утонувшему кораблю — «Семену Челюскину».
— Да, тебе волноваться нечего, — сказал КВС.
— Как это нечего? А удар по экологии? Представляешь, сколько керосина с вредными присадками выльется в океан? Двадцать три тонны. И вообще, удар по бюджету отряда.
— А шел бы ты со своим юмором! — буркнул КВС.
— Пойдем вместе — встречать начальство.
— Тоже мне начальство! Они — каменный век, они никто.
* * *
КВС даже сквозь темные очки ощутил удар света по глазам — невидимое солнце растворилось в небе и в снегах, растворив даже торосы; Кириленко почувствовал себя мухой, попавшей в белый плафон, и торопливо перевел взгляд на темную куполообразную палатку, а затем на собаку, которая, казалось, летела по ослепительно-ясному небу, болтая лапами с длинными начесами.
— Эти бараны, — говорил механик, — ничего не привезут, а только составят акт, соберут наши объяснительные записки и будут глядеть твердым взглядом.
Самолет 4366 (о нем говорили: «с оранжевым хвостом и пингвином на киле»), подвернув левую ногу, принес всем дополнительные хлопоты: из-за него пришлось готовить новую ВПП (взлетно-посадочную полосу). Двое суток все свободные от вахты кололи торосы, таскали трактором гладилку, а попросту брус, подцепленный тросами, разбирали ледяные завалы. И только КВСа никто не решался позвать участвовать в аврале: пусть погуляет на нервной почве. А почва на ледовой базе и в самом деле была нервная: не знаешь, когда начнется подвижка и где пройдут трещины, — могут и посреди палатки. Все это приучало к смирению и внимательности к ближнему; то есть лед своими капризами воспитывал лучше самого красноречивого учителя. И конечно, молодой КВС был несколько не прав, не участвуя в общих работах: у него были бы шансы поумнеть.