— Я не уйду, — успокоила она его.
— Который час?
— Не знаю.
Он поцеловал ее.
— Ты… — Он остановился, пытаясь подыскать слова, что было для него необычно.
Она улыбнулась: Томас, нуждался в ободрении, как и любой мужчина.
— Мне очень хорошо.
И, успокоившись, он вытянулся рядом с ней.
— В жизни гораздо больше, чем можно было бы предположить, есть переживаний и ощущений, для которых не найдется слов, — сказал он.
— Я знаю.
Они лежали с открытыми глазами лицом к друг другу.
— Я не стану спрашивать, о чем ты думал.
— Ты можешь спрашивать о чем угодно.
— Ладно. Я думала о том дне, когда мы сидели на холме над водой, — вымолвила она.
— Тогда я впервые увидел, как ты плачешь.
— Правда?
— Ты плакала от этой красоты, как обычно плачут дети.
Она засмеялась.
— Я уже не могу этого чувствовать. Столько непосредственного восприятия красоты утрачено. Заглушено.
— Ну, а я думал о той ночи на пирсе, когда ты прыгнула в воду в своей комбинации.
— Боже, я тебя даже не знала.
— Мне это понравилось. — Одной рукой он обнял ее, а другой натянул покрывало. — Послушай, я сейчас хочу спать, но с тобой. Ты должна пообещать, что не уйдешь, пока я буду спать.
— Обещаю, — сказала она. Хотя они оба знали, что обещания уже невозможно с уверенностью ни давать, ни сдерживать.
Столы были застланы белыми скатертями, заставлены розовыми блюдами и тяжелым серебром. Где-то в глубине помещения она слышала приглушенное гудение пылесоса. Тут было почти тридцать пустых столов, но она все равно ожидала, когда ее проведут на место, пока сутулая официантка сверялась с планом. Когда Линду вели к столу, у какого-то мужчины пейджер издал музыкальный сигнал.
Ей нравилась анонимность завтрака, эта возможность смотреть на других. Рядом с ней пожилая женщина и ее взрослая дочь обсуждали химиотерапию какой-то другой женщины. Линда попробовала пальцами скатерть и подумала, что скатерти здесь стирают и крахмалят, наверное, каждый день.
Томас стоял у входа в обеденный зал, свежий после душа, в белой рубашке и сером свитере с вырезом. Он еще не заметил ее, и у нее было немного времени, чтобы внимательно посмотреть па него. Он казался выше и подтянутее, чем вчера, но, возможно, это объяснялось просто его позой. Томас выглядел более опрятным, а также более расслабленным. Или более счастливым. Да, возможно, это было счастье.
— А ты быстро, — отметил он, имея в виду ее душ и одевание. Он развернул свою салфетку и постелил на колени. Сутулая официантка немедленно поставила на стол еще одну чашку кофе.
— Я была голодна, — сказала она.
— А я просто умираю от голода.